Кажется, я застала его врасплох. Он притормозил у продовольственного магазина – извини, нужно сделать звонок! – прошел в будку; разговор длился не более минуты. Он почти ничего не произносил в трубку, а только кивал – утвердительно или отрицательно.
– Ты любишь пиво? – спросил он, трогая.
– Это немилосердно! – грустно ответила я.
Ничего... Я живо представила себе, как мы будем лежать в постели и в самый интересный момент извиняться: прости, но мне нужно выйти сделать пи-пи.
– Очаровательно! – крикнула я, когда мы припарковались у центрального входа ВДНХ. – А в какой мы пойдем павильон? "Коневодство" или "Культура"?
Кстати, разница между ними у нас тут, на Огненной Земле, несущественна, и даже в "Коневодстве" человек чувствует себя комфортней: не так воняет, и никто не закатывает у тебя над ухом оглушительных истерик – кони существа смирные и душевные, в отличие от деятелей культуры.
Сто лет не была в этих помпезных интерьерах... Когда-то под нашим старым добрым небом дети частенько приезжали сюда: бродить по аллеям, каменеть перед торжественными зданиями, обмирать от восторга у фонтана; здесь можно было провести весь день и не заметить, как на купола здешних дворцов и храмов медленно опускается бордовый отблеск закатного солнца...
Сбоку от касс стоял нищий с безумным и дремучим лицом, плечо и рукав его пиджака были чем-то перепачканы; приглядевшись, я определила, что это сырое яйцо; наверное, какой-нибудь молодой веселый туземец подошел да и кинул яйцо в этот впалый, предсмертно потный висок старика – что ж, такие милые невинные забавы вполне в духе наших литературных текстов... Меня чуть не стошнило: аппетитное зрелище в качестве аперитива перед заходом в пивную.
– Как это мило с твоей стороны, – сказала я, когда мы остановились перед павильоном с вывеской "Бавария", – пригласить меня на выставку достижений народного германского хозяйства!
Зина пожал плечами и смутился; в моменты смущения в лице его особенно отчетливо проступает детское начало, и он в самом деле походит на маленького Оливера Твиста из мюзикла; его хочется по-матерински прижать к груди, гладить по голове и целовать в макушку.
Мы оказались в чистеньком (немцы же!) просторном зальчике, уставленном деревянными столами. Народу хватало. Мы составили компанию угрюмому человеку с огромной головой и неземным лицом – возможно такие лица встречаются в иных цивилизациях, но у нас я такое вижу впервые. Оно было грубо – тяп-ляп ~ слеплено скверным ремесленником, наметившим, набросавшим все присущие человеческому лицу черты, однако совершенно не утрудившимся их обработать, сгладить линию и подточить углы. Кроме того, этот ремесленник имел весьма отдаленное представление о таком понятии, как масштаб. Все было огромно, все вне масштаба: выдающийся вперед гранитный уступ лба, марианские какие-то глазные впадины, нос, широко раскинувший крылья, квадратный подбородок, в котором костного и мышечного материала было столько, что классическими геройскими подбородками можно было оснастить, как минимум, трех голливудских актеров.
Он сосредоточенно жевал и обильно заливал пищу черным пивом.
Я осторожно, точно ребенок, собирающийся нашкодить, бросила взгляд на Зину; он был отвлечен наблюдением за кем-то, закусывающим в другом конце зала, – я уже привыкла, что в общественных местах он впадает в какую-то прострацию, природа которой мне совершенно неясна; возможно, на него плохо действует толпа; сейчас он опять забыл о моем существовании, и я решила рискнуть.
– Послушайте, – шепнула я, перегнувшись через стол. – Вы давно не видели Виктора?
Сосед по столику сказал, что не видел Виктора – голос у него густой и гулкий; наверное, в грудной клетке этот человек носит, на всякий случай, китайский гонг,– какого Виктора?
– Какого, какого... Гюго.
Зина сдавленно застонал, но было уже поздно.
– Витек такой... – продолжала я наступать- – Он еще романы пишет; в одном романе у него есть парень – просто ужасно на вас похожий, я подумала, это вы автору позировали.
Сосед поднял глаза в потолок, сортируя свою умственную картотеку и, наверное, перебирая в памяти всех, кто в разное время лежал с ним на нарах, и, наконец, отрицательно покачал головой: нет, с таким Витьком он на карах не лежал.