А через месяц их мирной жизни эльф неожиданно принес Рие вырезанный медальон. На нем был изображен сам Глау, смотрящий словно на нее, как живой. И синий взгляд (где только нашел такую краску?) казался живым и серьезным.
- Спасибо, - Рия удивленно взглянула на него. - Но откуда?..
- Мы разговариваем с деревьями, - как-то по-рюновски ворчливо откликнулся эльф и вытащил из-под светло-зеленой рубашки еще один медальон.
С ее портретом. Девушка на медальоне мягко улыбалась, белые волосы несколько контрастировали с загоревшим лицом, а они глаз был тусклым, зато второй сиял яркой зеленью.
- Это невероятно, - восхищенно пробормотала Рия, касаясь своего лица. - Глау, как ты это сделал? Я даже не думала...
- Мы разговариваем с деревьями, - еще раз напомнил эльф нетерпеливо и спрятал свой медальон. - Это память. Когда ты вернешься домой, я буду помнить о тебе, а ты - обо мне. Веревка не порвется, я заговорил ее, и травы сдержат обещание.
Девушка закусила губу и только покачала головой. Можно ли было предположить, что бойцовый кот способен на такие жесты? Что он способен создать нечто похожее, настолько изящное и живое, что, наверное, ни один человек не сумеет сделать при всем желании. Не вложит столько души и жизни.
- Спасибо. Я не забуду о тебе.
- С медальоном - точно, - довольно кивнул Глау, улыбаясь так открыто, как не улыбался никогда.
В порыве чувств Рия крепко обняла его и получила в ответ поцелуй в макушку и мягкие объятия.
Глава двадцатая. Зверь
Отчасти эти мирные дни были похожи на рабство. Не потому, что Рия была несвободна, нет, они с Глау могли уйти куда угодно, если бы того пожелали. Их держало здесь исключительно желание девушки вернуться домой, а эльф не мог нарушить данное слово. Впрочем, как говорил парень, его нисколько не тяготила здешняя жизнь. К тому же Глау признавался, что еще его держат тут те странные большие птицы, ни одну из которых он так и не сумел поймать за два месяца жизни в предгорьях.
На рабство будни теперь смахивали потому, что тоже были однообразными. Встать, разбудить Глау, чтобы он разжег огонь, приготовить завтрак. Эльф потом уходил на охоту, Рия оставалась следить за хозяйством: стирать, мыть посуду, придумывать, что бы еще приготовить. Выбор на самом деле был не особо богатый, но она научилась варить кашу из перемолотых листьев сиклицы и жарить мясо, обмазанное в глине, на углях.
Два раза к ним спускалась Дагрун, но она не задерживалась надолго. Только осмотрелась, покивала своим мыслям и молча ушла. Рия задала ей вопрос, не открывалось ли окно, но троллиха и не подумала ответить. Пичуга, сидящая у нее на плече, все только вертела головкой, но тоже не издавала ни звука. Как и в первый раз, Дагрун уходила поспешно, словно торопилась вернуться в горы, чувствуя себя слишком неуютно среди деревьев на почти открытой поляне.
Рия присматривала за домом, Глау охотился. Порой они разводили на поляне костер и сидели долгими вечерами у огня. Эльф рассказывал о своем доме, о больших белых цветах, из которых они рождаются. О зеленом огне, что заменял им обычное пламя. Потом он в какой-то определенный момент замолкал, и просыпались ночные певцы.
Так они прозвали птиц. Местные пичуги действительно бодрствовали исключительно в темное время, и яркий свет вечного полнолуния порой очерчивал их небольшие силуэты с остроконечными перьями. Глау как-то наткнулся на заброшенное гнездо, где обнаружил еще не истлевший трупик. Притащил ведь в дом, и Рия долго отчитывала непутевого эльфа, но, впрочем, все равно с любопытством рассматривала ночного певца. Он был похож на ласточку с пышным оперением. Зелено-голубым в основном и белым пушком на грудке. Девушка коснулась перьев и вскрикнула, когда порезалась о них. Острые и на ощупь больше как бумага. Глау поморщился и поспешно вынес трупик птицы из дома. Потом присыпал порез на пальце девушки запасенной бурой травой. Он волновался о том, не было ли оперение у беззащитных на первый взгляд птиц ядовитым, потому что здесь вряд ли бы нашлись нужные лекарства в случае беды.
Они, конечно, вместе иногда бродили по округе, и Глау показывал ей растения, которые можно было есть, а которые следовало обходить стороной, и чем дальше, тем лучше. Здешние травы и цветы, конечно, не были хищниками, как деревья, но и они могли доставить неудобство. Одни опасные цветы были ядовитыми, хотя о невзрачный белый цветочек можно было порезаться и не заметить. Другие вызывали сыпь, которая потом распространялась по телу, и на месте каждой точки открывались маленькие ранки. Третьи, говорил Глау, вовсе сеяли свои семена под кожу, а потом новые цветы прорастали на существе. Он припомнил, как однажды видел безобидного зверя, поросшего этими цветами. Зверь в итоге умер, потому что цветы корешками выпили всю жидкость из его тела, а выдернуть паразитов никто не пожелал. Или побоялись.
- А мне не разрешили, - досадливо поморщился эльф. - Велели держаться подальше. Зверю не было больно, но мне стало его жаль.
Глау тогда открылся с другой стороны. Нет, он был мягким и ласковым, он умел помогать и заботиться, но почему-то Рие показалось, что отношение к тому псу было иное. Не просто жалость, но сочувствие. Искреннее желание помочь бедняге.
- Что это был за зверь?
- Лаунгха, - откликнулся парень и пояснил, - невысокое животное с мягкой короткой шерстью. Очень доброе и травоядное. Совершенно безобидное.
Девушке почему-то представился лабрадор, и от этого стало еще печальнее.
Но в общем-то Рие было хорошо, и порой приходила крамольная мысль остаться здесь навсегда. Желание вернуться домой не пропало, куда там, но в предгорьях и доме было слишком хорошо и слишком спокойно. Их окружали исключительно повседневные заботы, и не нужно было думать, куда бежать, где прятаться или как выжить. Не было необходимости задумываться об уроках, поступлении, о том, как она встретится с подругами в таком искалеченном виде. Не кукла, нет, но прежней уже не станет.
Девушка с легким удивлением как-то поняла, что и не хочет быть прежней. Нет, она бы не отказалась вернуть руку и глаз, но стать той беззаботной девочкой не хотелось. Не то чтобы она желала еще раз пройти через все испытания, снова оказаться в рабстве или помогать убивать преследователей, но... Силу, что приобрела во время пути, терять было нельзя. Рия часто думала об этом, когда они сидели у костра.
- Я ничего почти не делала, - рассуждала она вслух, удобно устроившись в объятиях Глау, - я позволила течению нести себя. Судьбе, совпадениям, чему-то еще.
- Нитям.
- Или нитям, - соглашалась Рия. - Тенетам.
Эльф качал головой и крепче обнимал ее.
- Не совсем. Нити и тенета - разные вещи. Тенета в небе, и мы их увидим отчетливо, когда придет Зверь. Нити видимы, это сеть, сотканная нашими творцами, и мы движемся вдоль них.
- В греческой мифологии, кажется, были те, кто плел нити судьбы, - вспомнила во время одного из таких разговоров Рия. - Как же их звали... Что-то в голову лезет Шелоб, но это не из той оперы. Кажется... три сестры, которые пряли и обрезали нити судьбы, когда у человека заканчивалось время жизни.
Глау только фыркнул на это.
- Бедные женщины, - заявил он. - Сидеть вечно за прялкой и следить за всеми живыми существами... Это же так скучно.
- Они же были почти богини, - возразила девушка, - или точно богини. Хотя нить судьбы в принципе расхожий образ.
- Что?
- У нас у многих народов есть такие легенды, - пояснила Рия. - У нас вообще очень много разных легенд... и в то же время похожих между собой.
- Сколько же у вас было творцов? - недоуменно поинтересовался эльф. - Тут три сестры, там ты рассказывала о двенадцати, еще у других народов... Вашим творцам не тесно всем в одном небольшом мире? Или у вас он огромен? Ведь нужно столько места для одних только творцов. Или они иногда к вам приходят? Рия покачала головой и улыбнулась. - Мы... никогда их не видели. Вполне возможно или скорее всего эти боги просто выдуманы. Творцы, о которых я тебе рассказывала, придуманы людьми и похожи на людей, только наделены куда большей силой. Сейчас официально у нас, кажется, пять религий, и в каждой главенствует один бог. - Она чуть нахмурилась. - Но кроме этого и о старых творцах помнят и пишут, и в книгах люди выдумывают новых, целые вселенные... Но это книги.