— Капитан Игнатьев ударил меня по голове, и от того сейчас не могу вспомнить даже год, у меня сильно гудит в ушах, товарищ капитан, — произнёс я, вырабатывая хоть какую-то стратегию общения.
Нужно же что-то говорить. А то сочтут, что я диверсант или вовсе неучтённая личность. Хотя по взгляду моего визави ясно, что меня всё равно возьмут в оборот.
По каким-то косвенным признакам, а ещё по солоноватому привкусу воздуха стало понятным, что я находился в Кёнигсберге, который ещё не успел стать Калининградом. И чёткого убеждения, что окончена война, у меня не было. Возможно, вокруг ликовали лишь от того, что сам Кёнигсберг пал. Так что, бдительность у комендатуры должна сохраняться, как и у особистов. И сразу после войны наверняка охота на шпионов и диверсантов не закончится.
Интерес комендатуры был теперь сосредоточен ко мне. Офицер так и буравил меня холодным взглядом. Я сказал, что у меня ранение? А разве в книжку оно не записывается? Но что же еще можно было сказать?
— Пройдёмте с нами! — казённым тоном приказал капитан военной комендатуры, а меня вместе с любителем сивухи окружили трое бойцов из его сопровождения.
Промелькнула мысль о том, чтобы убежать. Но как она появилась, так же и потухла. Это было бы нерационально. Так или иначе, но мне необходимо определиться с отношением к властям. Надолго ли я тут? В этом времени, в этой реальности? Без разницы, насколько. Нужно предполагать и действовать с той позиции, что надолго. И пока можно отыгрывать роль контуженного и ударенного по голове. Тем более, что я отчётливо ощущал пульсирующую боль в затылке. Так что, вроде как, и не вру. Ну, а далее — далее уже по ситуации.
Мы шли по мощёной булыжником мостовой, и я волей-неволей узнавал местность. Не сказать, что в Калининграде часто бывал, но память всегда имел отменную, поэтому мог очень быстро сообразить даже, в каком направлении мы движемся.
Понятно, почему мне кажется, что меня то и дело кто-то касается ледяной ладонью — это потому, что мы в том же городе, где я умер.
Или нет?
— Что-то не та-ак, — протяжно, с напряжением сказал один из бойцов, при этом продолжая, будто запрограммированный робот, выполнять свои функции конвоира. — Бе—ежа-ать!
Складывалось ощущение, что происходящее будто бы замедлилось, реальность казалась тягучей, как кисель в детстве. Как же давно было это детство!
— Ах! — жжение под рёбрами, чуть ниже места, где должно было быть солнечное сплетение, застало меня врасплох.
Ощущение, словно меня прижали раскаленной кочергой, а я начал задыхаться под её напором. Не сказать, что боль была невыносима, скорее, она была неожиданной. Ни с того, ни с сего, но солнечное сплетение будто бы подожгло изнутри, а дыхание спёрло.
Шедший недалеко от нашей группы майор, на которого отчего-то не хотелось смотреть, и я то и дело отворачивал голову, резко остановился и уставился в мою сторону. В груди жгло всё сильнее и сильнее. Теперь это жжение распространялось не только на солнечное сплетение, а почти на всё тело, ноги, руки, стало одновременно жечь, а затем я похолодел — будто бы отлила кровь, как когда затекает конечность.
И тут я почувствовал чьё-то присутствие.
Нет, конечно, я понимал, что рядом со мной идут бойцы, которые временами даже тыкали стволами винтовок мне в спину, молчаливо и как-то механически подгоняя, что здесь и офицер военной комендатуры, и тот же неожиданно протрезвевший, наверное, от предвкушения выволочки, капитан. Кстати, и он шёл теперь с остекленевшим взглядом, словно робот. Но дело было не в этом — я чуял кого-то ещё. Именно так, словно сработала какая-то чуйка, предвещающая опасность.
— Капитан, куда ты ведёшь моего бойца? — спросил незнакомый майор, однако смотрел прямо мне в глаза.
Не на капитана военной комендатуры, а на меня. Я — его цель! Ощущалась боль теперь и в голове. Болел не череп, ударенный недавно, такой боли я ещё не ощущал. Словно жгло уже и мозг, а ещё начала кружиться голова.
— Я забираю своего бойца, — каким-то непонятным голосом, словно раздавалось эхо, произнёс майор.
Реакция капитана военной комендатуры, его бойцов, и того капитана, который хотел самоутвердиться за мой счет, поражала. Они просто встали, как вкопанные, и при этом пожирали, не моргая, глазами подошедшего майора. А ещё все вокруг стало каким-то медленным.
— Конечно! Забирайте бойца, он же ваш… — механическим голосом, словно это само собой разумеющееся, произнёс командир патруля.
Я не мог понять, что здесь происходит. Но то, что меня готовы отдать какому-то левому армейскому майору, было слишком неправильным.