От неустанных попыток сообразить, откуда неумному аристократенышу может грозить опасность, у меня вскоре не на шутку разболелась голова, и я оставила безнадежную затею понять Торина и окружающих. В конце концов, мало ли что милорду Ирриону примерещилось. Я знала, что Торин про себя не раз и не два обозвал меня параноиком, и где-то в глубине души соглашалась с этой нелестной характеристикой своей излишней бдительности и нервозности. Но порой мне думалось, что признаки этого заболевания проявляет скорее Лорранский-старший, чем я сама. В самом деле, кажется, о кристалле не знает никто, кроме нас троих. Так почему бы не привязать его к камню и тихой безлунной ночью не утопить в крепостном рве, а поутру не разбежаться в разные стороны? Торин достал меня настолько, что через два дня совместного проживания и плодотворного сотрудничества я уже была готова хвататься за любой другой заказ, хоть самый тяжелый, грязный и низкооплачиваемый, лишь бы он не был связан с непосредственным общением с семьей Лорранских. А от корявых попыток ухаживать и сомнительных комплиментов Торина, помноженных на его ослиное упрямство и умение выдавать потрясающие глупости, я вскоре готова была уже просто выть.
Тьма взирала на нашего подопечного с присущим демонам хладнокровием. Ей графеныш тоже не слишком нравился, но вонато понимала (даже, кажется, лучше, чем ее хозяйка), что упускать такого богатого и знатного клиента нельзя, и по возможности старалась помочь мне, привычно играя роль воспитанного демона при богатой дамочке. А между тем высматривала потенциальных врагов и отвлекала меня от мрачных мыслей, в которых раз за разом фигурировали пыточные застенки, палаческий инвентарь и распятый на дыбе Торин.
Отношения с моим подопечным портились столь катастрофически, что вскоре я готова была раз за разом повторять: «Торин, прости, я была неправа» — лишь бы он перестал кривляться и смотреть на меня так, будто готов придушить голыми руками. Не страдающему от избытка ума аристократенку не нравилось все: моя манера ходить, говорить, улыбаться и носить под платьем оружие. Его не устраивала моя нелюбовь к кофе, вошедшему в большую моду при дворе. Ему не пришлось по сердцу вышивание, которое я, как всякая благородная леди или только пытающаяся ею казаться, носила в маленьком кошеле на поясе и вытаскивала в приличествующие случаю моменты. Его не приводили в восторг мои попытки привить ему хороший вкус или хотя бы следить за гардеробом. И уж подавно склочного и капризного графеныша раздражала искренняя симпатия и даже некоторое подобие заботы, с которой относился ко мне Лорранский-старший. Может, Торин ревновал (хотя кого к кому?). Может, просто не понимал, как можно любить кого-то, кроме его самого. А может, элементарно бесился со скуки и от нечего делать цеплялся ко всем.
По мне, так хорошая порка пошла бы Лорранскому-младшему только на пользу. К сожалению, никому бы и в страшном сне не привиделось столь жесткое и действенное воспитательное средство в применении к благороднорожденному. Поэтому вкус березовой каши Торин так и не познал. А зря. И из него, глядишь, толк бы вышел, и окружающие большое моральное удовлетворение получили.
6
Осень в городе — совсем не то, что в сельской местности. Багряная охра лесов и рощ да умирающая патина лугов, воспеваемые не одним поколением романтиков и поэтов, в больших человеческих поселениях превращается лишь в холодный туман, колкий лед под каблуками да серые неприглядные сумерки, висящие над домами круглосуточно, за исключением лишь самых темных ночных часов. Даже Каленара, всегда казавшаяся мне веселой молодухой в нарядном платье и цветастом платке, в эту ненастную пору года гляделась вдовой, облаченной в скромное платье неприглядного серого цвета, только что похоронившей мужа и теперь сумрачно размышляющей, на что ей жить дальше. Впрочем, муж, наверное, был старый, жадный и нелюбимый, потому что к ночи столица Райдассы, несмотря на неприятную погоду, оживала и расцветала сотнями огней. Если продолжать сравнение с вдовой, можно сказать — набрасывала на плечи яркую шелковую шаль и начинала кокетливо коситься в сторону неженатого соседа, не забывая изредка ронять на надушенный кружевной платочек слезу, дабы не быть обвиненной в нарушении приличий.
Осень в городе — время ярмарок и торжищ. И их не напугать даже хмурой плаксивой непогодой. Селяне свозят в столицу плоды своих летних трудов и продают или обменивают краснобокие яблоки, мешки с житом и сеном на ленты для дочерей, горшки для жен и ножи для сыновей. Какофония из воплей торговок, мычания волов, скоморошьих выкриков и детского смеха под серым недоверчивым небом кажется особенно пронзительной и веселой; для любого горожанина она звучит сладкой музыкой, в который каждый легко найдет себе аккорд но вкусу и с наслаждением подхватит его, стараясь не думать о предстоящей долгой и холодной зиме с ее вьюгами и метелями, а также неизбежной хандрой и тоской по солнечным летним денькам.