Хозяин почти грубо оборвал его на полуслове, и скороговоркой произнес:
– А у меня нет никакого прошлого. Мне порекомендовали забыть, кем я был. Если Вы как-то изловчились разыскать мой адрес и соизволили прийти ко мне в дом, то непременно должны были бы знать о «соглашении», а не козырять тут сведениями о том, «who is who»! Я дорого купил спокойную старость: молчание — вовсе не золото. Молчание — жизнь.
Старик протянул руку к двери, чтобы открыть ее, всем видом выказывая окончание аудиенции. И вдруг пришедший почти по-детски запричитал, путая слова и срываясь на всхлипы:
– Ой! Только не прогоняйте меня…. Ради всего святого … У меня … Я… Вы … Я… Вы моя последняя надежда… Дело всей жизни…
От неожиданности, видавший все на своем веку, старец опешил, и рука его застыла, так и не открыв замка. Такого поворота событий он никак не мог предположить. И куда подевалась степенность и чопорность молодого «светила науки», которого поначалу «строил» из себя гость? Пред стариком стоял просто уставший от хронического недосыпания и «зашедший в тупик» в своих исследованиях молодой ученый. Нет. Это не могло быть проверкой на честность выполнения договора с властями «о не разглашении». Не похоже на «подставу»: парень видимо на самом деле нуждается в каких-то сведениях. Во всяком случае умудренный опытом старик не чувствовал опасности исходящей от юнца. В конце концов, терять было нечего, да и страсть как хотелось поговорить со «свежим» человеком.
– Кофе будете?
Спросил он гостя более умиротворенным голосом, и не дожидаясь ответа, пошел в кухню, где принялся деловито позвякивать джезвой.
– Тапки оденьте: я человек одинокий — часто мыть полы мне противно… Вам с сахаром или без?
– С.
– Что?
– С сахаром!
Разговор поначалу «не клеился»: сказывалось недоверие одного и боязнь «с чего начать» другого. Поговорили о погоде, о сортах кофе, о ценах. Как бы невзначай перешли на тему «Зоны». Молодой человек, показывая пальцем на экран газеты, лежащей на табурете робко начал «про это»:
– В новостях передавали, что на северном участке опять пропали двое солдат и прапорщик. Разводящий и вместе с караулом. Причем люди говорят, что они не могли уйти внутрь: следы идут от «ново-берлинской» стены и обрываются на границе минного поля, но воронок никаких нет. И взрывов никто не слышал. Ну, не по воздуху же они через мины перелетели?
Сталкер-пенсионер лишь ухмыльнулся в ответ, вспоминая, как однажды подобно «гайке на веревочке» летел метров пятьдесят, из-за своей досадной оплошности. Он случайно наступил ногой на доску, не разрядившуюся в момент «выброса». Слава богу, тогда ему это обошлось только лишь царапинами и вывихом плеча, потому, что упал он на «мягкое»: на труп своего случайного товарища, которому «не повезло» за десять минут до того памятного полета. Он потом рассказывал коллегам в «известном» ресторанчике-забегаловке (что расположился недалеко от берлоги скупщика, и где встречались мирно и сдержано даже враги, ибо так повелось изначально) как это было.
[отступление]: Записано со слов посетителя кафе «Лучистое» корреспондентом местного журнала «Area»:
«Солдатик за мной увязался. „Дембель“, у которого я иногда „из-под полы“ покупал патроны. Говорит: „Возьмите меня в „зону“: а то я в штабе писарем служу и „зоны“ самой никогда в близи не видел. Дома стыдно будет признаться в этом“. Господи, как — же его звали-то? Андрей, что ли … или Антон. Помню — имя на „А“ начиналось. Мы уже возвращались, когда он решил облегчиться „по-большому“ и отошел в кусты… Там его и накрыло внезапным локальным „выбросом“. Туда же — в кусты, и я прилетел по воздуху минут через десять после того, как „обложался“ с доской. Очнулся — и понял, что лежу на чем-то мягком и теплом, причем весь перепачканный в дерьме и крови. Ужасный запах у этой смеси… В глазах круги, в голове шум. Пошарил руками вокруг себя. Поднял что-то с земли, взглянул украдкой на находку вижу, что это нога в ботинке. Странно, что ботинок цел, но шнурка почему-то в дырочках нет. А шнурок-то раньше точно был: от него горелый след на ботинке остался — крест-накрест, крест-накрест и аккуратно выжженный бантик. Потом я просто лежал и тупо смотрел то в небо, то на ботинок: во-первых, конечно, контузило, а во-вторых — долго боялся посмотреть на свои ноги: думал, что в руках держу мою же собственную оторванную и расплющенную ногу. Повезло: нога оказалась не моя. Его. Как же звали солдатика-то? Дембельнула его „зона“…
– Вы о чем-то задумались? Я попросил еще кофе, а вы молчите…