Коридор редакции словно плавал в тумане.
Дым от печек-буржуек просачивался из кабинетов.
– Олег, здорово, тебя главный редактор спрашивал, – бросил на ходу пробегавший сотрудник.
Одна из дверей отворилась.
– Олег Александрович, – выглянула в корид.ор хорошенькая дама в тулупчике, наброшенном на плечи. – Жалование получите.
Леонидов вошел в большую нелепую комнату бухгалтерии.
– Вот ведомость, – дама с обожанием смотрела на него, – сто десять рублей вычли за паек, со скидкой.
– А како-то паек, прелестная Анна Самойловна?
– Хороший, даже очень: три с половиной фунта сахара, пять коробок спичек, два фунта соли, полфунта табака, полфунта мыла, полфунта кофе и четырнадцать фунтов ржаной муки. Правда, кофе третьего сорта. Но, Олег Александрович, по ценам сухаревского рынка около пятнадцати тысяч. Я все ваше запаковала в две сумки.
– Как здоровье вашей матушки, Анна Самойловна?
– По всякому, часто вспоминает всех вас.
– В газете у Благова она была нашим добрым гением. Вы, пожалуйста, возьмите мой кофе для нее. Она по-прежнему любит его?
– К сожалению, врачи не рекомендуют, считают, что именно от этого умирают. Мне так неловко…
– Да перестаньте…
Леонидов не договорил, в комнату вошел главный редактор.
Огромный, громогласный человек в военном кителе, кавалерийских галифе и желтых шевровых сапогах с ремешками.
– Так, товарищ Леонидов, найти вас можно только у кассы.
– Закон репортера – поближе к кассе, подальше от начальства.
– Что это с вами Леонидов?. Мятый, небритый, не узнаю вас.
– Я ночь провел в ЧК.
– Где? – ахнул главный.
– В ЧК. И принес сенсационный материал. Сейчас мне в кабинете принесут чай и что-нибудь пожевать и мы откроем номер сенсацией. Вставим фитиль «Правде», «Известиям», «Бедноте». Всем! Всем! Всем!
– Сколько вам нужно места? – занервничал редактор.
– Нижний фельетон на первой полосе.
Николаев ушел, Мартынов и Манцев остались вдвоем.
– Что скажешь, Федор, о ночной операции?
– Все срослось, взяли двух вреднейших бандитов и так, по мелочи.
– Я слышал вы взяли писателя Арнаутова?
– Сидит милок.
– Что он там делал?
– А что делают в игорном доме? Картинки бросал.
– Удачно?
– Судя по изъятым у него деньгам, весьма.
А может это были его деньги?
Откуда? Семь лимонов. Нет, ему карта привезла.
– Но он же мог проиграться, – Манцев взял пачку денег, провел по ней большим пальцем.
– Верно. А Николаев мне шепнул, что Арнаутов еще студентом зарабатывал деньги игрой, ездил даже на нижегородскую ярмарку, чесал купцов на волжских пароходах. Вот теперь за старое взялся от бедности.
– Арнаутов написал прошение, просит отпустить его в Ригу, там в русском издательстве готовят его собрание сочинений, – задумчиво сказал Манцев, – большой писатель, а мы пока не можем привлечь литераторов к подлинно революционной работе. Я поручил Рослевлевой заняться им.
– Василий Николаевич, он же не враг. Он уехал из Пятигорска после того, как туда вошли добровольцы. С сытого юга три месяца пробирался в голодную Москву.
– Ты читал его последний роман?
– Время мало для чтения, но «Столп огненный» осилил.
– Как он тебе?
– Мне понравился.
Дверь отворилась без стука.
Вошла начальник отдела МЧК Рослевлева.
– Здравствуйте, товарищи.
– И тебе не болеть, товарищ Рослевлева, – с нескрываемой неприязнью ответил Мартынов.
– Товарищ Мартынов, мне стало известно, что вы сегодня отпустили царского офицера.
– Вот это номер, – удивился Мартынов, – кого же это?
Рослевлева положила на стол фотографию.
Мартынов взглянул, рассмеялся.
– Это же Леонидов. Журналист. Видишь, погончики у него узкие, серебряные, просвет зигзагом. Звездочка. Это форма Союза Городов, организации гражданской, ее носили все военные корреспонденты.
– Не знаю, кем был на фронте Леонидов, но погоны он носил не солдатские.
– Такие же были у товарища Фрунзе…
– Товарищ Рослевлева, – сказал Манцев, – Леонидов действительно носил погоны. Он год отсидел с солдатами в окопах. Ходил в ночной поиск, вынес раненого солдата. Сам Брусилов распорядился наградить его солдатским Георгием четвертой степени. Его ранили. Он написал книгу «В окопах», за которую и был с фронта изгнан.
– Товарищи, – Рослевлева открыла портфель, – вот.
Она положила на стол книгу в рыхлом картонном переплете.
Мартынов взял ее, прочел вслух.
– Олег Леонидов. «В стане батьки Махно». Ну и что?
– Автор пишет о том, как он неделю ждал расстрела, а потом бежал вместе с деникинскими офицерами.
– Ну и что? – повысил голос Манцев, – я ночью прочел эту книгу. Хорошее сочинение, нужное, разоблачающее преступную сущность анархической вольницы. Кстати, кроме офицеров-добровольцев с ним бежали три красных командира. Парадокс – люди разных идеологий объединились, спасая себя, и разошлись. Не вижу ничего страшного.
– От вас я не ожидала, товарищ Манцев, Леонидов, постоянно посещающий кафе «Домино»…
– На Тверской 18, – пояснил Мартынов, – на первом этаже это развеселое кафе, на втором – психлечебница. Очень удобно. В кафе постоянно работают мои люди. Туда, как комары на свет, слетаются бандиты, спекулянты, золотишники.
– Там собираются творцы. Их настроение мы должны знать. Понял Мартынов?
– Василий Николаевич, мои секретные сотрудники – люди специфические, они книг не читают, по театрам не ходят, в лучшем случае в кинематограф заглянут. Я на них такое дело повесить не могу. Да и сами поймите, в Москве активизировался уголовный элемент. Цены на Сухаревке ломовые. Знаете, как говорят – кесарю – кесарево, слесарю – слесарево. Пусть уж товарищ Рослевлева своих людей туда внедряет, только, чтобы моим не мешали.
Машинистка принесла последнюю отпечатанную страницу.
– Лихо. Как всегда лихо.
– Вам понравилось?
– Конечно.
– Вот и прекрасно.
Леонидов прочел страницу, расписался и пошел к главному.
Вошел, положил на стол статью.
– Читайте, а я пойду побреюсь.
– Давно пора, а то вы напоминаете каторжанина.
– Спасибо.
Редакционный парикмахер Степан брил и стриг всю богемную Москву.
– Здесь я при жаловании и пайке, чуть подбородочек поднимите… Вот так. Приходят люди, сколько дадут – спасибо, а в заведении постричься и побриться – стольник, а если с парфюмом, то два.
Он критически оглядел Леонидова.
– Вчера приходил Маяковский. Он, правда, хороший поэт?
– Угу, – промычал Леонидов.
– Не верю. Помните, когда мы работали у Благова, я стриг и брил перед концертом в «Эрмитаже» Игоря Северянина. Вот это поэт. Фрак, рубликов семьдесят по тем ценам, цветок в петлице… Давайте я вам помою голову…
Через несколько минут из зеркала на Леонидова глядело вполне приличное лицо.
– Спасибо, я молод и прекрасен.
– Хотите чуть, саму малость довоенного одеколона.
– Спасибо, это будет слишком буржуазно.
Леонидов вынул деньги, положил на столик.
– Зачем, Олег Александрович…
– Затем.
Главный сидел в расстегнутом кителе и пил чай.
– Садись. Прочел. Класс. Уже набирают. Есть две новости, плохая и хорошая. С какой начать?
– С хорошей.
– За этот материал я премирую тебя ордером на дрова.
– Мерси. Плохая?
– Вышла твоя книжка «В стане батьки Махно» и она очень не понравилась Бухарину, он готовит тебе отлуп в «Правде».