Малые колокола, словно яркие цветы на лугу, радовали душу. В них слышались воркование голубей, детский лепет, колыбельная матери, чарующая песня гусляра.
Никон и сопровождающие его опустились на колени перед Патриархом. Он медленно поднял правую руку для благословения встречающих. Колокольный звон мешал новгородцам услышать слабый голос Иосифа.
Наконец большой колокол смолк. Утихли и подголоски.
Иосиф сделал знак всем встать. Никон легко поднялся с колен и приблизился, чтобы поцеловать руку Патриарха. Теперь они стояли рядом, оба владыки. Один — крепкий, могучий, как дуб, с душой, полной страстей, планов и надежд. Другой — дряхлый, слабый, словно полынь, пригнутая поземкой: ей уже не распрямиться, не вырасти…
«Постарел, очень постарел Патриарх! — удовлетворенно отметил про себя Никон. — Небось, я думает, что мы тут трепещем от его вида? И доволен. По лицу вижу — доволен встречей. Но это ещё не все, отче! Я тебе ещё радость припас!» — и Никон, не оборачиваясь, махнул кому-то рукой. В это же мгновение монастырский хор, гордость и слава владыки, запел «Верую». Будто райские ангелы слетелись на берег сурового Волхова. Благость разлилась в воздухе.
На глаза Иосифа навернулись слезы и крупными горошинами покатились по морщинистым щекам. Он собрался что-то сказать, но тут — откуда ни возьмись — под ноги Патриарху выкатилось чудо-юдо невиданное. Сверху глядя, вроде человек: лохматая нечесаная голова, драный тулупчик, руки до полу, опираются на какие-то колодки. Да и голос человеческий, мужицкий, с хрипотцой:
— Выслушай, батюшка, защитник владычный! Помоги рабам твоим, избави от гадюк!
Человек ещё ближе подкатил к Иосифу. Пытаясь поклониться, упал лицом в грязь. Теперь стало видно, что у мужичка нет ног и сидит он на тележке, пристегнутой ремнями к туловищу.
— Ну, говори, божья овца! Какие гадюки тебя жалят?
В голосе Патриарха Никон уловил нотки брезгливости и презрения. И не только в голосе. Иосиф подобрал полы шубы, чтобы проситель не мог дотянуться до них грязным лбом.
— Вон они, заступник! Рядом с тобой стоят, — калека ткнул колодкой в сторону священнослужителей, почтительно стоящих поодаль патриаршей повозки. — Митрополит — кровопийца, да и другие батюшки не лучше. У-у-у, гадюки!!! — Глаза его засверкали ненавистью, а из простуженного горла вместе с хрипом вырвались угрозы.
— У-у-у! — Не то удивление, не то страх прокатились по толпе. И все замолкло. Рты окаменели. Дыхание остановилось. Слышалось только всхрапывание усталых лошадей.
На Никоне не было лица. Но, несмотря на растерянность, он владел собой и понимал, что сейчас нельзя говорить, нельзя оправдываться, прежде чем Иосиф молвит сам.
Патриарх отвел спокойный взор от лица митрополита и обратился к калеке:
— А не скажешь ли ты, раб божий, чем же плох владыка?
— Почему же не сказать, скажу, коль послушаешь. Людей он не любит, а это великий грех. Христос любил, ради них на мученическую смерть пошёл, а владыка наш сам всех готов смерти предать.
— Ну довольно! Ты свою душу очистил, теперь ступай. Пусть Бог вознаградит тебя за радение — и ноги вновь отрастут.
Иосиф наклонился над ним, чтобы благословить его, и невольно отшатнулся: на месте правого глаза несчастного — пустая глазница.
Бормоча слова благодарности, мужичок — ёрк-ёрк, — упираясь руками в рыхлый снег, уполз в сторону. А Патриарх с раздражением сказал Никону:
— Ну что, святой отец, веди теперь к себе. Я устал, спина после долгой дороги ноет.
Кибитки и верховые повернули направо, к большому мосту. А Патриарх с Никоном и приближенные отправились по пешеходному мосту. При ходьбе гость дышал тяжко, с трудом переставлял ноги. Никон видел, каких усилий стоил ему каждый шаг. На кремль, монастырь и встречавший его люд Иосиф глядел с полным безразличием. Голова его мелко тряслась, дергалась редкая седая, но аккуратно расчесанная борода. И Никону казалось, что Патриарх недоволен им, сердит и раздражен: «Ну вот, я и пришел посмотреть, как ты здесь служишь Господу и Государю нашему…».
Во время службы в честь Прощеного воскресенья Никон забыл обо всем на свете, как всегда во время молитвы забывал о своих грешных помыслах, житейских заботах, мирских соблазнах. Он был наедине с Богом. В многолюдном соборе один на один с Владыкой небесным. Никон здесь, у престола, а Господь там, наверху, где под куполом сияет неземной Спас Преображенский.
Лицо владыки было мокрым от слез. Он забыл о случившемся возле реки, о сердитом Иосифе, о своей усталости. Голосом, полным восхищения и восторга, он восхвалял земные деяния Христа. Дрожали, мигая, свечи в поставцах, а ближние из них гасли, когда Никон начинал выводить: