– Спрячьте игрушку, – хрипло прошептал штурмбанфюрер. – Дорога каждая секунда.
Спокойствие не покинуло Педро:
– А что, собственно, случилось? Почему вы хрипите?
– Нас могут разоблачить… Кое-кто подозрительно на нас косится.
– Но при чем здесь я? Людей убивали вы. Зверствовали вы. Преступник вы, а не я.
Миллер яростно прохрипел:
– Так просто вы от меня не отделаетесь, Педро! Мы теперь накрепко повязаны…
Капитан что-то прикинул:
– Что же вы предлагаете?
– Бежать.
– Кругом вода. Разве вы располагаете способом ходить по морю аки по суху?
– Скоро пришвартуемся в Нильсене.
– В Нильсене мне приходилось бросать якорь с «Кондором», трущоб там хватает, есть где спрятаться… Но все-таки Нильсен – это не стог сена, а мы – не иголка. А кроме того, мы даже не знаем, в чьих руках город… – Педро перехватил вопросительный взгляд Миллера и пояснил: – Вчера мне один матросик шепнул, пока вы всем заливали баки о своих лагерных похождениях, что они получили по рации интересные сведения: кое-где на берегу произошли волнения, немцы сброшены в море.
– У нас нет выбора. На «Пенелопе», если узнают правду, нас живьем сожрут.
Капитан рывком поднялся:
– Вся ваша Европа – котел кипящий. Довольно с меня этого мира приключений. Буду пробиваться домой.
Миллер умоляюще прижал руки к груди:
– Послушайте, Педро, и я с вами, ладно?
– Вы слишком заметный сувенир, чтобы брать вас с собой, – бросил капитан.
– Вы же знаете, меня там ждут… А ваш риск будет хорошо оплачен.
– Ладно, черт с вами! Я привык рисковать. Всю жизнь этим занимаюсь.
Дверь кубрика распахнулась. На пороге стоял капитан «Пенелопы» – свежий, подтянутый, улыбающийся.
– А, вы уже не спите? – сказал он. – «Пенелопа» сейчас бросит якорь в Нильсене. Мы дадим вам одежду поприличней, – обратился он к Миллеру, – а потом, если не возражаете, позавтракаем на берегу всей командой. Я получил радиограмму, Нильсен свободен. Заодно отпразднуем и это событие. Хотя, возможно, сведения не точны. Я знаю близ порта чудесный кабачок…
– «Якоб»? – спросил Педро.
– Он самый. Вишу, вы бывали в Нильсене?
– Приходилось.
– Ну как, договорились? – спросил капитан «Пенелопы».
– Сколько дней вы намерены пробыть в Нильсене? – спросил Миллер.
– Дня три-четыре, пока примем груз пива.
– Мы не хотели бы стеснять вас в течение этого времени, – произнес штурмбанфюрер.
– Да о каком стеснении идет речь, черт побери?! – воскликнул француз. – Можете располагать «Пенелопой», как своим собственным домом.
– Нет, мы хотим на эти дни перебраться на берег.
– Лишние люди на борту во время погрузки всегда мешают, знаю по себе, – поддержал его Педро.
– Делайте как знаете. – Француз махнул рукой, сдаваясь.
Они вышли на палубу.
«Пенелопа» по дуге входила в бухту. Нильсенский порт еще спал. Застыли портальные краны, врезанные в бледное небо, массивное здание таможни, служебные постройки. Вдали виднелся шпиль ратуши, наполовину скрытый утренним туманом.
Миллер с надеждой вглядывался в берег, ища флаг со свастикой, но его не было.
Судно, застопорив ход, приближалось к причалу.
– Пожитки здесь оставите? – спросил француз.
– Пожалуй, с собой заберем, – с деланной небрежностью ответил Миллер, придвигая поближе свою поклажу.
На борту царили обычные для судна, прибывающего в порт назначения, оживление и суета. Матросы «Пенелопы» в предвкушении удовольствий, хотя и скудных по причине военного времени, наводили лоск и пересчитывали деньги. Матросы с «Кондора» держались отдельной кучкой. Педро и Миллер к ним присоединились. Капитан что-то сказал матросам на своем языке.
Уже совсем рассвело.
Миллер продолжал рассматривать приближающийся порт. Он увидел, как из-за угла серого здания показался грузовой трамвайчик, ползший по неправдоподобно узкой колее. Кажется, даже сюда доносилось его дребезжание.
Матросы с «Кондора» споро разобрали свои сундучки, повесив их на лямках за плечами на манер рюкзаков.
«Пенелопа» толкнулась о причал.
Капитан то поднимал, то опускал подзорную трубу.
– Странно, – пробормотал он, хмурясь. – Вымер Нильсен, что ли? Или все попрятались?
– Что будем делать? – спросил усатый помощник.
– Раз уж мы здесь, разберемся на месте, – решил капитан. – Пиво люди пьют при всех режимах…
Однако люди с «Кондора» не стали дожидаться, пока перекинут трап. Педро коротко скомандовал, и матросы перескочили на мол. Следом прыгнул Миллер.
– Живо, к трамваю! – бросил сквозь зубы Педро.
Ни одной целой машины в порту не было – те, что встречались, были покорежены, побиты, сожжены. Поэтому подвернувшийся трамвай оказался как нельзя более кстати.
Миллер, обогнав матросов и Педро, первым вскочил на низкую платформу, груженную коксом. Педро залез последним.
Через минуту Педро, прошагав по коксу, ворвался в кабину вагоновожатого. Тот, не отпуская рукоятки, испуганно наблюдал за незнакомцами.
– Быстро! Быстро ехать! – велел ему Педро, с силой схватив за плечо.
Вагоновожатый, однако, вроде не понимал, чего от него хотят. Он лишь смотрел не отрываясь на смуглолицего незнакомца и вдруг произнес словно заклинание:
– Гитлер капут!
Педро столкнул вагоновожатого с сиденья, тот упал на пол и в испуге забился в угол тесной кабины. Педро сел на его место, схватил рукоять и наугад, но решительно повернул ее до отказа. Вагон понесся, звеня и постукивая на рельсовых стыках. Мотор взвыл, звук поднялся до высокой ноты. Мимо проносились пакгаузы, складские помещения, какие-то бесконечной длины сараи.
Впереди показался высокий завал, который с каждой секундой приближался. Вскоре уже можно было разобрать, что он состоит из обтесанных булыжников, выдернутых, по-видимому, прямо из уличной мостовой. «Словно кордон на реке», – подумал Миллер и крикнул:
– Баррикада!
Реплика потонула в трамвайном грохоте.
Среди булыжников оказался узкий проезд, проделанный для транспорта.
Теперь трамвай с разбойным шумом карабкался вверх по узкой крутой улочке, будто возникшей из сказок Андерсена: слева и справа бежали домики с островерхими кровлями, фигурные палисаднички, аккуратные крылечки… Только вот многие стекла в окнах были вышиблены, а уцелевшие крест-накрест заклеены узкими полосками бумаги.
Скорость трамвая не падала, одна улица сменялась другой, но ни один человек не встретился им: тротуары были пугающе пустынны. Слишком ранний час? Или жители Нильсена опасались карательной немецкой экспедиции?..
Педро повернул рукоятку в противоположную сторону, и трамвай круто замедлил ход.
Миллер приоткрыл дверь в кабину:
– Что случилось?
– Довольно с нас этой кареты, – сказал Педро.
– А что?
Педро сплюнул:
– Слишком много шума. Не нравятся мне что-то эти безлюдные улочки…
Улочки не нравились и штурмбанфюреру. Он вошел в кабину, аккуратно притворив за собой дверь.
Трамвай еле полз, готовый каждую минуту остановиться.
Миллер спросил:
– Высаживаемся?
Педро кивнул.
Немец посмотрел на скорчившегося в углу вагоновожатого:
– Этого убрать?
Миллер и сам не заметил, как в разговоре с Педро перешел на подчиненный тон.
Педро пожал плечами:
– Зачем? Пусть живет.
Миллер понимал, что связан с Педро и его людьми одной ниточкой, потому что без них он был беспомощен как младенец. В то же время он сознавал, что ниточка достаточно тонка и в любой момент может оборваться.
Трамвай остановился. Они соскочили и углубились в пустынные, беспорядочно петляющие переулки, которые привели их в пустой сквер. Посреди, рядом с памятником из позеленевшей бронзы, возвышался бездействующий фонтан, вокруг которого аккуратно расставлены облупившиеся скамейки.
– Наверно, с самого начала войны не красили, – заметил Педро, потрогав пальцем отслоившуюся краску. – Все в вашей Европе вверх дном. Не правда ли, «бывший узник»?