Но, наконец, она увидела. Девочка убежала из Петербурга и находилась примерно в ста верстах от него. Анжелина вдруг увидела все: и где, и у кого она.
По-видимому, быть может, благодаря своему удивительному дару она имела какие-то отношения с какими-то официальными лицами советской власти. Словом, ей разрешили выписать девочку (впрочем, бывало это и не только с ясновидящими). И вот девочка приехала в Париж. Одновременно приехал к Анжелине ее второй муж. И я его увидел. Раньше несчастные десять франков, которые она брала за чудесные предсказания, получала она сама. Теперь деньги получал ее муж. Это был мужчина лет сорока, брюнет с небольшой сединой, стройный, моложавый, очень красивый и очень неприятный.
И тогда же я увидел девочку — когда я уходил, она помогала мне надеть пальто. Такой красотки я, кажется, никогда не видел. Эти зеленые глаза могли заворожить человека. Вот кому подошло бы быть ясновидящей. Но она ею не была. А настоящая ясновидящая жестоко поплатилась за то, что в противность Божьей воли выписала свою дочь.
Отчим не мог не влюбиться в нее. И она не могла не влюбиться в отчима. Это была зрелая карма. Ничего этого бедная Анжелина не предвидела, и чем все это кончилось, я не знаю17.
Я шел по узкой rue Grenele, где никого не было, и столкнулся с генералом Миллером, который возвращался от генерала Кутепова. Я сказал:
— Здравия желаю. Не могу ли я поговорить с вами?
Он ответил холодно:
— Но о чем же, позвольте спросить, вы будете меня интервьюировать?
Я рассмеялся:
— Вы меня не узнали?
Генерал (он был в штатском) присмотрелся ко мне внимательнее и сказал:
— Пожалуйста, простите. Я вас не узнал, потому что вы сказочно помолодели.
— Мне от вас ничего не нужно. Но, может быть, я могу быть вам чем-либо полезен?
Он задумался и проронил:
— Можете.
Затем, помолчав, продолжал:
— Тут мы субсидируем одну русскую газетку. Она хорошо писала о генерале Врангеле, но вдруг резко изменила курс. Не можете ли вы узнать, что же такое случилось? Что такого сделал Врангель недавно, что они перестали его поддерживать?
Я ответил:
— Слушаюсь. Я этим займусь.
Моя покойная жена Мария Дмитриевна говорила: «Когда Господь Бог помогает, то дело делается стремительно». Так оно и было. На следующее утро я пошел в русскую церковь. Она размещалась на холмике, и к ней поднималась довольно высокая каменная лестница. С паперти церкви было кое-что видно. Эта церковь называлась «русская церковь на rue Daru». Храм был небольшой, но изящный. Русские парижане обыкновенно там встречались.
Служба окончилась, и все ушли. Я остался на паперти, любуясь этим уголком Парижа. Кроме меня, вокруг вроде бы никого не было. Но вдруг на другом конце паперти я увидел человека, который, как мне показалось, пристально на меня смотрит, не двигаясь с места. Тогда я подошел к нему. Подойдя совсем близко, я увидел, что у него на глазах слезы. И тогда я его узнал. Это был именно тот человек, который в данную минуту был мне нужен.
Я сказал:
— Здравствуйте, Александр Иванович. Чем вы так огорчены?
— Я могу вас спросить, за что вы меня так обидели?
— Я?! Вас обидел?! Я написал вам письмо, что не могу больше у вас работать. Вы отлично знаете, почему. Без всякой причины вы переменили курс и стали бранить Врангеля.
— Это я могу понять. Но вы написали мне: «милостивый государь Александр Иванович». Так пишут, когда вызывают на дуэль.
— Я не вызывал и не вызываю вас на дуэль. Но, продолжая оперу, — «не потрудитесь ли объяснить мне ваши поступки?»
— Конечно, непременно. Но не здесь. Можете ли вы придти завтра в кафе «Опера», ну, скажем, к двенадцати часам?
— Приду.
Я пришел раньше их. Должен был придти еще один руководитель этой газеты, названия которой, к сожалению, не помню18. Поэтому я мог рассмотреть достопримечательности этого кафе. За оградой стоял обыкновенный мраморный столик, за которым когда-то сидел Наполеон, когда он еще не был императором.
Потом они пришли. И каждый, один догоняя другого, начал говорить примерно следующее: некоторое время тому назад к ним в редакцию ворвался Марков. Я спросил, какой Марков.
— Николай Евгеньевич, Марков второй, — ответили они.