С Петром Николаевичем Врангелем мы часто гуляли вдвоем. Он был очень высокого роста и шагал так, что я едва за ним поспевал. Во время прогулок мы беседовали, и кое-что из его рассказов я запомнил.
— Есть только два интересных занятия, — говаривал он. — Война и охота.
— А политика? — спрашивал я.
— Раньше я не имел никакого отношения к политике, но в Крыму мне пришлось этим заняться. Что ж, это тоже интересно — нечто вроде войны.
Он был военным с головы до ног.
— Род у нас такой, Врангелевский. В нашем роду было пять фельдмаршалов и три адмирала. Однако мы военные через поколение. Вот мой отец, например, не был военным. Он писал какие-то записки. А вообще он был совершенно старых воззрений. У него еще были дворовые. Однажды, когда кто-то сказал о каком-то Ваньке или Петьке, что он любит свою жену, мой отец удивленно спросил: «Да разве они могут любить?». Хотя он был человек вовсе не злой и не черствый23.
До известной степени это повторяется и нынче. Одна медсестра в инвалидном доме в Гороховце говорила мне:
— Никакой любви мы не знаем. Это только в романах о ней пишется, а на самом деле ее нет.
Выслушав это, я вспомнил няню пушкинской Татьяны:
Врангель был по образованию инженер. Он поступил в гвардию вольноопределяющимся. Воевал в японскую войну в кавалерии, в казачьем полку, и был почетным казаком.
Во время Гражданской войны он командовал так называемой Кавказской армией, которая в основном состояла из казаков. Когда я был в то время у него в Царицыне, я спросил:
— Известно, что казаки храбры, но также известно, что они грабят. Это в их природе. А у вас они не грабили. Как вы этого достигли?
— Надо знать основы военного дела. Надо понимать, что отдавать приказания следует с осторожностью. Если офицер приказал, а приказание его не исполнено, то это уже не офицер. Я знал, что казаки грабят. Но я выжидал минуты, когда я прикажу им не грабить и они исполнят это приказание. И такая минута однажды наступила. Надо еще вам знать следующее: если достигнута победа, настоящая победа, и она получилась в результате приказания какого-то начальника, то в первую минуту после этой победы он Царь и Бог, все, что он прикажет, будет исполнено. Вот была такая минута, когда благодаря моим личным приказаниям, ставшим известным казакам, победа была одержана. И тут мне докладывают, что казаки грабят. Я вскочил на коня, и сколько конь мог выдержать, помчался, чтобы лично в этом убедиться. Прискакал. Грабят. Через десять минут было повешено восемь человек казаками же. Я был царь и бог, и мое приказание исполнили. И с тех пор они перестали грабить. Меня они полюбили, а я грабежа не допускал.
У Врангеля была характерная внешность. В профиль — хищная птица, а в фас — длинный прямоугольник. Челюсти и виски — на одной линии. Это свидетельствовало о его большой воле. Глаза, если не ошибаюсь, были стального цвета, а взгляд очень тяжелый. Он давил на собеседника. Бывало, что мы с ним о чем-нибудь спорили. Рот выговаривал логические мысли, но глаза безо всякой логики приказывали согласиться. Я трудно поддаюсь гипнозу, но я его чувствовал. При всем при том это ничуть не сказывалось на наших отношениях.
Ольга Михайловна была несравненно умная и волевая женщина. Тем не менее она увлекалась спиритизмом, точнее сказать, одной из разновидностей спиритизма — верчением блюдечка.
Я относился к этому занятию крайне строго: не осуждал его, но принимал всякие меры, чтобы не было мошенничества сознательного или бессознательного. Так как я знал, что если положу пальцы на блюдечко, то оно не пойдет. Поэтому во время сеанса я занимался наблюдением, контролем и записыванием его показаний. Надо сказать, что если блюдечко возьмется, то оно бегает так быстро, что лица, касающиеся его, не всегда могут отмечать его показания. Не доверяя участникам сеансов, я завязывал им глаза, чтобы они не видели показаний блюдечка. Кроме того, я практиковал немые вопросы, то есть задумывал какое-нибудь слово, не произнося его вслух, и требовал, чтобы блюдечко его сказало. Все это удавалось.
Ольга Михайловна была этим крайне восхищена и стала требовать, чтобы и муж принимал участие в этих сеансах. Но он обычно каменно сидел на диване, не обращая на нас никакого внимания, и читал какой-нибудь журнал. Однажды, когда Ольга Михайловна стала как-то особенно донимать его своею просьбою, Петр Николаевич встал и подошел ко мне. Я, как обычно, сидел в кресле, держа на коленях доску с листом бумаги, на котором записывал буквы, указываемые блюдечком. Врангель встал за мною и сказал: