Еще в юности с горечью я осознал, что нет такой компании, которая бы никогда не распалась. В Boulouris sur Mer нас окружали доброжелательные французы: соседи, владельцы магазинов, кафе, торговцы на рынке. Мы стали для них как бы своими. Нас навещало множество друзей из Парижа и других уголков Франции, с которыми нас связывали прочные узы прежней жизни.
Вот с такого рода людьми расставаться было жаль. А расстаться мы решили. Были две причины для этого.
Во-первых, в Югославии скоропостижно умерла моя сестра Алла Витальевна. Как-то захотелось быть ближе к оставшейся сестре Лине Витальевне.
Во-вторых, общеевропейский кризис 1929 года принудил Каминьского временно приостановить мою «мать-кормилицу», то есть мельницу в Курганах. Это значило, что нам будет не на что жить неизвестно какое время. В Югославии отец и брат Марии Дмитриевны хорошо зарабатывали. Сестра моя Лина Витальевна тоже оперилась. Благодаря Каминьскому, который арендовал также и ее имение в Польше — Агатовку, она купила два доходных дома, один в Белграде, другой еще в каком-то городе. Кроме того, и я рассчитывал что-нибудь заработать в Югославии. Во Франции это было трудно сделать.
Во Франции трудно, но в ее колониях можно было устроиться. В это время мне предложили службу в Марокко. Предложение поступило через Петра Николаевича Балашова. Почему он смог сделать это предложение, я уже не помню.
Предлагаемая служба заключалась в следующем. Французское правительство материально поддерживало французов, живших в Африке. Там дело шло о престиже белого человека. Например, французам было зазорно ездить в Африке в третьем классе, и если их доходы были низкими, им оплачивали подобные услуги. Был слой французов, называемых колонами, которые реально участвовали в колонизации африканских владений Франции, то есть они получили участки земли или открыли на этих территориях какое-нибудь дело. Пока их хозяйства не окрепли, французское правительство оказывало таким колонам денежную помощь. Когда эти люди становились на ноги, они должны были заявлять администрации, что больше в помощи не нуждаются. Но не все это делали. Потребовались контролеры на месте, которые бы объезжали колонистов на местах и в деликатной форме осведомлялись бы в каждом отдельном случае, нужна ли им денежная помощь. Для разъездов выдавался велосипед или оплачивались поездки на поездах и автобусах.
Эта служба была и легкая и трудная, но оплачивалось неплохо — тысяча франков в месяц, что при африканской дешевизне было совсем недурно. Я было уже решился ехать в Марокко, тем более, что там очень хороший климат, но, как это часто бывает с русскими — предполагаешь одно, а делаешь другое, — поехал в Югославию.
Глава X
СНОВА В ЮГОСЛАВИИ
Для въезда в Югославию необходимо было получить паспорта и визы. Наша соседка-англичанка повезла нас в Драгиньян, административный центр департамента Вар. Луи осторожно, но уверенно доставил нас на городскую площадь. Я пошел в ратушу, оставив дам ожидать меня в машине.
В ратуше встретили меня в высшей степени любезно, и через сорок минут я вернулся с двумя паспортами к моим дамам. Оставалось получить визы. Получил и их, но не помню, каким образом.
И вот, собрав наши немудреные пожитки, мы тронулись в путь. Повезли с собою и ставшего членом семьи кота Гришку. Для него нашлась — так принято во Франции — особая дорожная корзиночка с отверстием. В купе, конечно, было очень тесно, и корзинку поставили под сиденье. На нем сидела молодая дама в ажурных чулочках. Вдруг она пронзительно закричала. Гриша, соскучившись в одиночном заключении, протянул в окошечко серую лапку с черными кольцами и попробовал: на чулочках шелк настоящий или искусственный, то есть слегка поцарапал француженку. Наша тайна была открыта, но дама была воспитана и кошколюбива. На этом инцидент и был исчерпан.
Моя сестра Алла Витальевна умерла в Белграде, но тело ее было перевезено и предано земле в Любляне. Мария Дмитриевна с Гришей проехали дальше в Белград, а я сошел в Любляне.
На вокзале меня встретил Дима, и я провел в доме Билимовичей несколько дней. Муж и дочь покойной были безутешны. И тут я столкнулся — и это было горько сознавать — с эгоизмом глубокого горя. Для них все перестало существовать, и они возненавидели все вокруг. Во время моего пребывания в их доме они ходили на кладбище ежедневно по два раза в сильную жару.
Как я ни любил свою сестру, а Дима свою тетю, все же Александр Дмитриевич и Таня чувствовали, что наши чувства не равняются по глубине их чувствам. Как ни велико было горе, но мы понимали, что надо жить дальше. И Александр Дмитриевич прямо попросил меня уехать, что я и сделал.