— Почему же акулы не набросились на него? — спросил я.
— Говорят, что акулы боятся красного цвета, а он был в красной майке, — объяснил Чучка.
Может быть, это и не так, но во всяком случае, этот человек сошел с ума.
В Рагузе была такая дорога, которая называлась «Пут свéтый Яков». На этом пути жили две Марии. Одна называлась Марией Горной — это была Мария Андреевна Сливинская. А другая была Мария Дольная, то есть Нижняя, — это была Мария Николаевна Хомякова. Они друг друга не любили, а я дружил с обеими по поговорке: «Ласковое теля двух маток сосет».
Как я уже упоминал, Мария Николаевна жила в развалинах бывшего епископского дворца и мужественно переносила свои болезни. У нее был рак левой груди, которую пришлось удалить. Но это не мешало ей быть неизменно веселой, приветливой и гостеприимной.
Несколько слов о Горной Марии. Мария Андреевна отличалась большой энергией, и за ней были несомненные заслуги, когда в январе 1918 года Киев заняли большевистские войска под командованием Муравьева и в городе царил террор. Зная ее энергию и сообразительность, я подчас доверял ей в организации «Азбука» рискованные поручения.
Но здесь, в эмиграции, она разменялась на пустяки. Мария Андреевна почему-то невзлюбила доктора Чекалина и болтала всякие небылицы о нем, в частности, что «он Чекалин потому, что служил у чекистов».
Разумеется, это дошло до Чекалина, и он не остался в долгу. В ответ он пустил в обращение сведения, что Сливинский и Вишневская германофилы и служат немцам. Одновременно он подал в местный суд за клевету на Марию Андреевну. Местный суд посчитал дело очень серьезным и передал дело в Белград. Меня вызвали в столицу в качестве свидетеля. Мне пришлось на судебном заседании рассказать, что существовала секретная разведывательная организация «Азбука», которую я возглавлял, и Чекалин входил в состав этой организации и находился в моем подчинении. Пришедшие в январе 1918 года в Киев чекисты мобилизовали врачей и, между прочим, предложили Чекалину посещать арестованных. По моему приказанию он принял это предложение, потому что это был единственный способ проникнуть к арестованным, передавать им и получать от них информацию.
Суд отверг все обвинения Марии Андреевны в адрес Чекалина и присудил ее условно к тюремному заключению на какой-то срок. Смысл такого приговора заключался в том, что если она будет продолжать клеветать, то ее посадят.
В связи с этим русские эмигранты в Рагузе разделились на два лагеря — часть стояла за Чекалина, часть против него, за Марию Андреевну. Все это был один из бесчисленных примеров эмигрантских ссор и распрей не по существу.
Чекалин вообще имел много врагов и до этого случая. Но и не меньше, если не больше, друзей. Бедных он лечил бесплатно, богатых нещадно обирал. Известен один случай, который его прославил.
Умирала русская девочка, дочь эмигрантов. Был созван консилиум врачей, который заключил, что надежды нет никакой. Родители были в отчаянии. И тогда вмешался Чекалин и предложил им, что с их согласия введет их дочери совершенно недозволенную, лошадиную дозу лекарства, вдруг поможет.
И помогло, девочка была спасена. Через шестнадцать лет после этого я видел ее вполне здоровой. Родители боготворили Чекалина, но их восторг несколько остыл, когда он предъявил им счет в тридцать тысяч динар. Правда, они были довольно состоятельными людьми и заплатить смогли, заложив кое-какие драгоценности.
Когда я заболел, Чекалин предложил мне какие-то гормоны. Я отказался, сказав, что обезьяньими лекарствами не лечусь. После этого он стал называть меня неврастеником. Неврастеником я, конечно, был, но только в обществе Чекалина. Он иногда действовал мне на нервы. Однако он очень меня тронул, пригласив посетить одно рагузское кладбище. Там была могила молодой девушки, неизлечимо больной туберкулезом. Незадолго до кончины ее мать сказала Чекалину:
— Доктор, она никогда не любила, но полюбила вас. Может быть, ей будет легче умирать любя.
Так она и умерла, чувствуя себя любимой.
Такие чувства в человеке, в общем-то, грубом меня тронули.
Вишневской, когда она серьезно заболела, тоже пришлось созвать консилиум врачей. Не помню уже, что с ней случилось, но на консилиуме она говорила местному врачу: