Он понял, что здесь от меня ничего не добьешься, и атаковал с другой стороны.
— Вы были в НТС? — последовал вопрос.
— В Национально-трудовом союзе нового поколения? Да.
— Расскажите!
— По возрасту я не подходил к новому поколению, но был у них как сочувствующий и учил их кое-чему.
— Расскажите!
— Во-первых, что им нечего изображать из себя русских эсеров и мечтать о террористических актах. На террор отвечают террором. Из этого ничего не выйдет, поэтому надо действовать другим способом.
— Расскажите!
— В борьбе с марксистами надо иметь свою собственную идеологию и ее проповедовать.
— Какую?
— Столыпинскую, — спокойно, но твердо сказал я.
— Что?! Реакция?!
— Наоборот — прогресс! Надо не грабить землю, как советует Маркс, а наоборот — обогащать ее. Кому же она должна принадлежать? Тем, кто ее делает богатой. Если это будут бедные мужики — то им. Если это будут кулаки — то им. Если это будут дворяне-помещики — то им. И если это будут крестьяне-помещики — то им.
— Ну и что же, они это поняли, ваши новопоколенцы? — язвительно спросил капитан.
— Плохо. Это новое поколение было новым отрядом молодых людей, у которых не было ни кола, ни двора, ни пяди земли. Что они могли понимать в земле?
— Я знаю их всех! — с нескрываемым торжеством заговорил капитан с Подола. И он стал перечислять новопоколенцев белградского отделения.
Я сказал:
— Понятно, что вы их знаете, ведь они работали открыто. Через ваших агентов в Белграде вы могли получить полный список.
— Какие это наши агенты?
— Я сам знал одного, он был военным доктором, галлиполийцем.
— А вы знали галлиполийцев? — удивился он.
— Конечно.
— Расскажите!
— Они как-то пригласили меня читать лекции о столыпинской реформе. Я читал. Позже узнал, что этот доктор, один из самых внимательных моих слушателей, задававший дельные вопросы, был советский агент. После разоблачения сербское правительство арестовало его. Он не отрицал, что служил большевикам, и в конце концов его отпустили.
— Почему?
— Не знаю. Возможно, потому, что разоблаченный агент не опасен.
После небольшой паузы я прибавил:
— Вот вы, капитан, перечислили мне белградских новопоколенцев, а моего сына забыли. Возможно, потому, что жил в Любляне. Так он тоже работал открыто. Когда проповедуешь идеологию, капитан, нельзя проповедовать ее закрыто…
Потом он расспрашивал об «Азбуке»2. Тут я был осторожнее, так как «Азбука» была конспиративная организация. Правда, секреты давно кончились. Правда и то, что если когда «Азбука» и работала против Советов, то только лишь после заключения Брестского мира, так как острие ее было направлено против немцев. Но, возможно, в России еще были живы бывшие члены этой организации…
На этом допрос пока что закончился. Капитан куда-то уехал. В квартире остался лишь боец, шевелившийся где-то на кухне. Я перешел в соседнюю комнату. Там у стены стоял шифоньер. Зеркало отразило мою фигуру — я очень изменился за эти дни. Теперь бы Ляля уже не сказала мне: «Вы роскошь без старины».
Кстати, о ней, о Ляле. Капитан с Подола задавал мне о ней нескромные вопросы, на которые я отшучивался. Но совершенно неожиданно он заговорил о Марии Дмитриевне, моей жене. Тут из него выскочил опять мой друг Володя Гольденберг, и он заговорил с чувством:
— Вы не стоите такой жены. Она с этой Лялей, в плохой шубенке, в мороз ездила туда-сюда, искала вас…
Тогда можно было, как говорят теперь, голосовать. Пешеход на дороге поднимал руку с бутылкой, в которой была «могая ракия», то есть крепкая местная водка. Машина останавливалась и затем везла голосующих до ближайшего местечка. Этим способом Мария Дмитриевна и Ляля объездили соседние городки, а потом пробрались в Белград, нашли там более высокое советское командование. Марии Дмитриевне сказали, что я жив, но где нахожусь, они не знают. И посоветовали им вернуться в Сремские Карловцы. Предварительно они побывали у моей сестры Лины Витальевны. Она не утешила Марию Дмитриевну:
— Вася там, где Катя3.
Этим она хотела сказать, что я покончил с собою…
А я, увидев себя в зеркале, подумал об этом. И вдруг увидел на столе кем-то брошенное лезвие безопасной бритвы. Подумал: «Вот это случай. Если, конечно, это случай, а не подброшено».
Но ничего не вышло. На ковер упало несколько капель крови, и лезвие сломалось — руки предательски дрожали.
А капитан продолжал свою работу, то рядясь в торгаша с Подола, то преображаясь в Володю.