— Вы не стоите такой женщины, — сказал он опять как-то. И туг же добавил:
— Хотите ее видеть? Она здесь.
Я вспомнил свое отражение в зеркале и отрицательно покачал головой. Он же посмотрел на меня взглядом, который меня даже тронул, и сказал при этом:
— У вас не осталось ничего человеческого.
И все-таки это была игра на чувствах, так как Марии Дмитриевны там не было.
Затем вспоминаю какую-то ночь, когда мне было очень холодно. Я стащил со стола большую скатерть и укрылся ею. Спал кое-как. Утром меня разбудил какой-то незнакомый боец. Разбудил тихонько и сказал:
— Замерз, отец? Чаю горячего дам.
Капитана не было. Я вышел в соседнюю комнату, где мне дали кружку с горячим чаем и кусок сахару. Там был еще один боец, намного старший годами первого. Он сказал мне, махнув рукой:
— Вы на нашего капитана не обращайте внимания. Это он так, разоряется поначалу. Потом поутихнет.
Меня поразила ласковость этих двух людей. Действительно, где тени, там и свет. Но старик ошибся, сказав, что капитан поутихнет. Главное представление было впереди.
Придя утром, он начал сразу:
— Довольно! Конкретно — в каком отделении немецкой разведки служишь? Говори! Я могу тебя застрелить, и ни одна собака об этом не узнает.
Я удивился своему равнодушию. Вероятно, это тоже была комедия. Фигляр попал на фигляра. Я ответил:
— Это самое разумное, что вы можете сделать.
— Ах, так?! Ну, так пиши расписку!
— Какую расписку? — удивился я.
— Что не хочешь жить.
Он принес чернила, перо. Я сидел за столом, он же встал за мною. Подумал: «Все, как полагается, в затылок».
Наступило молчание. Я снял с пальца обручальное кольцо, положил на стол и сказал:
— Передайте жене.
Потом взял перо, обмакнул в чернилах.
— Я не знаю, что полагается писать в таких случаях. Диктуйте.
Прошла минута, может быть, две. Молчание продолжалось. Я положил перо, а он отошел от меня и стал ходить по комнате. Выскочил снова Володя Гольденберг, и капитан заговорил:
— Терпеть не могу, когда срываюсь с нареза…
Потом приехали какие-то два офицера, и обстановка несколько изменилась. Одного из них я уже где-то видел. У него были сплошь золотые зубы, потому я его и запомнил.
Мой капитан обратился к одному из бойцов, возившемуся на кухне:
— А нет ли там вина?
— Есть.
— Давай!
Боец принес бутылку и четыре стакана. Пока наливали вино, офицер с золотыми зубами сказал, указывая на меня:
— Вот я прочел его книгу. Он правду сказал, что уже давно вышел из всяких политических организаций. Вот тут это написано.
И он протянул капитану какую-то книжку. Тот раскрыл и быстро перелистал ее. Я узнал в ней «Что нам в них не нравится», мою давнишнюю работу о евреях. В этой книжке иногда употреблялось слово «жид», но не для оскорбления, а по смыслу. О него-то капитан и споткнулся, посмотрел на меня и проворчал:
— Ну, все это так, а ругаться все-таки нельзя.
Мне тоже налили полный стакан хорошего карловацкого вина. Все чокнулись со мною и между собою. Выпили. Затем капитан сказал, обращаясь ко мне:
— Сейчас отправим вас на мотоцикле.
— Куда?
— В Венгрию. Только вот пальто у вас дырявое и шляпа никуда не годится.
Осмотревшись вокруг, добавил:
— Мы вас в одеяло завернем.
Они усадили меня в коляску и накрыли одеялом поверх шляпы. Тут я перестал что-нибудь видеть. Вскоре мотор затарахтел, и мы помчались. Через некоторое время мотоцикл остановился — что-то было не в порядке. Меня раскутали, и я увидел, что сопровождают меня офицер с золотыми зубами и водитель-боец.
Последний остался возиться с мотоциклом, а мы вдвоем пошли вперед по дороге. Луна светила рассеянным светом сквозь сплошные жидкие тучи. Золотозубый почему-то завел разговор о Ляле. Я спросил его:
— Неужели вы ее расстреляете?
— Да нет, посадим. Она ведь шпионка, но не такая уж опасная.
— Какая она шпионка? — возразил я. — Она ненавидит немцев.
— Ненавидит, ненавидит, а все-таки в немецком поезде выехала добровольно.
— А на что она немцам, такая девчонка?
— Зачем? — золотозубый усмехнулся. — Вот зачем. Война кончится, но, может быть, будет другая война. Им же нужны опорные пункты. Вот такой девчонке они будут переводить маленькие деньги, а потом, когда они снова вернутся, будет у них к кому обратиться.
Помолчав немного, он сказал:
— А она вас лю-ю-бит. Когда показали вашу фотографию, рыдала.
В это время подкатил мотоцикл. Снова расселись по своим местам и помчались дальше. Так как дорога становилась все лучше, то ехали все быстрее. Меня обдавало ледяным ветром, и голова замерзла, несмотря на шляпу и одеяло. Мне казалось, что на нее надели каску из льда.