Потом опять шансонетки и опять «Боже, царя храни». Все это он выделывал, нахально на меня посматривая. Я сказал Бастамову:
— Не подавая виду, прислушайтесь к тому, что он поет.
Бастамов не был таким уж пылким монархистом. Его отец был офицером царской армии, но сын уже считался финским подданным и имел офицерское звание в финской армии. А кроме того, он разделял недовольство финнов Николаем II. Но гнусности японца ему не понравились. Он остановил его и сказал:
— Что это вы делаете, господин дипломат? Вам мало, что вас душит «баран»? Я душить вас не буду, но…
И он сжал свои громадные кулаки. Японец понял, перестал хамить, но злобу против меня затаил.
Я спал по ночам беспокойно. Возможно, из-за этого с меня сползало одеяло. Японец стал указывать на меня и кричать: «Смотрите, Ной!»
Я сказал ему:
— За то, что вы позволяете себе делать, придет день, когда вашу физиономию превратят в кровавую котлету.
Увы, это пророчество исполнилось в буквальном смысле. Страсти накалялись. Бастамов перестал защищать японца. Его били теперь зверски. Мне удалось, заклиная грека своею белой бородой, упросить его так не избивать японца. Грек, конечно, был зверь. Но он был зверь до известной степени справедливый, и на него можно было подействовать. Временно положение смягчилось. Но «тяжелый психопат» опять что-то устроил, и дело пошло к развязке. В один из дней я понял, что грек и «баран» собираются этой ночью убить японца. Или, как говорилось на тюремном языке, избить его так, что его вынесут вперед ногами.
Тогда я сорвался с нарезов. Я подошел к двери и тяжелым сапогом стал бить так, что грохот пошел по всей тюрьме. Кормушка сейчас же раскрылась:
— Шульгин, что такое?! Вы с ума сошли!
— Да, я сошел с ума. Немедленно уведите японца.
Кормушка закрылась. Через некоторое время открылась дверь:
— Шульгин, к дежурному офицеру!
Повели к дежурному. Я сказал ему:
— Сегодня ночью может быть убийство. Уведите японца.
Дежурный подал мне перо и бумагу:
— Напишите заявление.
На восьми страницах я изложил суть дела (ведь писатель же я, наконец, черт возьми): устно я предупреждал всех, и начальника тюрьмы в том числе, что обострение вражды приведет к фатальному исходу, но меня не послушались, и теперь может случиться беда.
Дежурный прочел все очень внимательно и сказал:
— К сожалению, я не имею права перевести японца в другую камеру сейчас же. Но обещаю вам, что завтра это будет сделано.
Придя обратно в свою камеру, я обратился к греку:
— Завтра японца здесь не будет. Оставьте его в покое.
И действительно, на следующий день открылась дверь и раздался голос:
— На «Ле» — с вещами!
Японец вскочил и перекрестился. И прежде чем собрать вещи, обошел всех и, протягивая руку, говорил:
— Простите.
Его прощали, в том числе и «баран», и грек. Я оказался злее всех. Я сказал:
— Бог простит.
Но руки его не принял. Значит, не простил.
Теперь о другом японце. Это было в другой камере, где нас было совсем мало. Однажды к нам ввели пожилого, очень тихого человека, хотя, как оказалось при знакомстве, и японского генерала. Он очень плохо справлялся с русским языком, но все-таки объяснил мне, что он по религии буддист и что как только вернется на родину, то выйдет в отставку и будет священником.
Между прочим, он был хиромантом. Рассмотрев мою руку, он сказал, что только в книгах видел такие линии. И предсказал мне какую-то необычайную будущность, во что я не поверил. Впрочем, и тогда я знал, что сам мало значу в своей судьбе и не являюсь ее «кузнецом». Она у меня предопределена под знаком зрелой кармы.
Зрелая карма — это то, что не может быть предотвращено человеком. Незрелая карма — это когда человек может повернуть колесо фортуны.
Постепенно я лучше начал понимать русский язык будущего буддийского монаха. И, наконец, то, что он силился мне объяснить, было обточено короткою, но выразительною фразою:
— Япония разбита. Не надо мстить.
Это он начал постоянно повторять при наших дальнейших беседах.
Позже, по аналогии с законами земного притяжения, я стал рассуждать, что этот японец уже обладает такой скоростью, что может выйти за свою орбиту. Например, при скорости восемь километров в секунду этого сделать нельзя. Но при большей человек может освободиться от земного притяжения и направиться в космос.
Если бы этот японский генерал остался при желании мстить, иначе сказать, мечтал бы о реванше, то он был бы рабом земли. Победив мстительное притяжение, он может идти в небо.