Там и мы жили, когда приезжали туда. Уже на моих глазах отремонтировали мраморную залу. Приехали из города ловкие еврейчики, восстановили штукатурку и затем, накладывая трафареты, расписали высокие стены синеватыми прожилками под белый мрамор. Восстановили фасонный дубовый паркет. Помещение освещали высокие окна от пола до потолка. Стало очень красиво. Посредине этого зала бросили большой ковер, а на него поставили рояль. По углам ковра поставили четыре больших лимона в кадках, затем несколько удобных кресел. Мне, мальчику, казалось это пределом красоты.
Вечером на рояль ставили свечи и начинался концерт. У Василия Ивановича был приятный баритон. Он нигде не учился, но от природы был музыкальный. Тут я впервые узнал музыку, и притом очень разнообразную. Например, арию из оперы «Нерон» Рубинштейна, недавно появившуюся.
А после этого совершенно другое, романс Чайковского «Ни отзыва, ни слова, ни привета…». Потом Антонина Петровна играла сонату Бетховена «Una quasi fantasia», так называемую «Лунную сонату». Все это неизгладимо складывалось в голове восьмилетнего мальчика.
В этом доме предполагалось со временем устроить сельскохозяйственное училище среднего типа. У крестьян села Ставки были средние наделы, то есть двенадцать десятин на двор. С этого можно было жить сравнительно богато, если грамотно и хорошо хозяйничать. Предполагалось, что сыновья этих ставковских хлеборобов, окончив училище, будут хозяйничать на своей земле. Но это не удалось. Кончая училище, которое было организовано в конце концов, молодые люди, почувствовав себя «паничами», носили накрахмаленные воротнички и не желали ходить за плугом. Они пристраивались в разных помещичьих имениях бухгалтерами или садовниками. Но эта неудача выявилась позже, а пока что строилось здание для начального двухклассного училища тут же в усадьбе.
Свои деньги Ольга Петровна именно и употребила на постройку этой школы с тем, чтобы самой быть там учительницей. Каждое утро Василий Иванович ходил смотреть, как продвигается постройка. А я к нему прилипал, хотя он и называл меня «несчастный Мизернюк» (это слово происходит от французского слова misérable — несчастный, бедный, убогий).
При этих обходах я кое-чему учился. Например, я познакомился с инструментами каменщиков: отвесом, ватерпасом и приспособлением для постройки прямых углов, необходимых каждому дому, состоявшем из трех досок, сбитых в треугольник. Длина этих досок была три аршина, четыре аршина и пять аршинов. И дядя Вася объяснил мне следующее:
— Можешь ты помножить три на три?
— Это будет девять.
— А четыре на четыре?
— Шестнадцать.
— А пять на пять?
— Двадцать пять.
— А если девять сложить с шестнадцатью, то сколько будет?
— Будет двадцать пять.
— Ну так вот, при такой длине доски, сложенные в треугольник, указывают прямой угол. Без этого строить дом нельзя.
И многое другое я еще узнал. Но предел моих познаний обогатился, когда дядя Вася задал мне задачу о гусях. Тут Мизернюк возвысился над самим собой.
Итак, жизнь дяди Васи текла в этом доме счастливо, если бы ее не омрачала болезнь Антонины Петровны. Она же заболела после того, как похоронила еще раньше в Киеве двух своих малюток. С тех пор она осунулась, постарела, стала желтой и всегда печальной. Я это плохо понимал умом, но чувствовал.
Пока что дядя Вася стал обучать меня садоводству. Он развел большой, так называемый питомник, где прививая деревья врасщеп и копулировкой16 весною, а летом при помощи окулировки17. Я ему усердно помогал. Моею обязанностью было заматывать деревца мочалой и замазывать особой замазкой.
Потом у дяди Васи была большая пасека. Он довел ее до пятидесяти пней. Так назывались ульи, которые в те времена делались из обрубков толстых деревьев. В ближайших лесах росли огромные сосны. Из каждой такой толстой сосны выходило по несколько ульев. Дядя Вася называл их разными именами. Был ряд «перунов» и был ряд «маток». Все они накрывались соломенными шапками, поверх которых насаживали глиняные миски.
Я вечно торчал на пасеке и постепенно познавал тайны ульев. При этом меня кусали пчелы, но я знал, как поступать, чтобы не очень распухало ужаленное место. Надо прежде всего как можно скорее вытащить жало. Оно застревает в теле, потому что жало пчелы имеет форму стрелы, так что пчела, ужалив, не может вытащить жало из тела, иначе как отдав свои внутренности. Эти-то внутренности и видны, за них и можно жало вытащить. А пчела гибнет.