Я выслушал его. Он сошел с трибуны, но не ушел далеко. Я подошел к нему и сказал:
— Вот Вы, товарищ, говорили про щенков и что их на людей меняли. Но ведь это было больше, чем пятьдесят лет тому назад. Так зачем же это говорить? Вот, к примеру, жиды Христа распяли когда-то. Так если мы сейчас об этом будем вспоминать, то выйдет жидовский погром. Вы этого хотите?
— Нет, нет! Я этого не хочу, — и он опять пошел на трибуну. И я услышал собственными ушами:
— Вот, некоторые товарищи говорят о том, что было очень давно. Например, евреи Христа распяли. Так это к чему же? Об этом позабыть пора.
Члены Временного Исполнительного Комитета Государственной Думы. Февраль 1917 г.
Однажды, возвращаясь домой, под вечер, я услышал на Большой Монетной голос, который показался мне знакомым. Подойдя к толпе, я узнал этот голос. Он в обычное время был тихим. Сейчас он звучал звонко. Это была моя секретарша, «святая любовь» (Heilige Liebe), как ее называла Мария Николаевна Хомякова, у которой она работала на фронте.
О чем же она говорила своим звонким голосом?
— Вы что делаете?! То делаете, что я теперь вас не люблю! Ненавижу! На войне я над вами дрожала, лечила, спасала. Если б я знала тогда, какими вы станете!
К моему удивлению, слушатели, которые в основном состояли из солдат, не проявляли к ней враждебности. Но толпа изменчива, как море. Поэтому я пробился к ней и увел ее.
А вот и внутренние митинги. Однажды ко мне пришло несколько офицеров, усадили в автомобиль и куда-то повезли. Привезли в большой зал, похожий на университетскую аудиторию, битком набитую народом. Внизу была кафедра и около нее сидел кто-то в роли председателя. Он давал слово. Темы были произвольные. Когда я пришел и сел где-то наверху, оратор говорил примерно следующее:
— Говорят, что есть какие-то монархисты. Но где они? Теперь у нас свобода. По улицам ходят всякие партии. А монархистов между ними нет. Значит, их совсем нет.
Я попросил слово. Получив его, спустился вниз и сказал примерно так:
— Товарищ спрашивал, где монархисты, и говорил, что у нас теперь свобода. И монархистов он не видел. Но почему? Потому что у нас свобода только для виду. А настоящей свободы нет, и потому и монархистов нет. Если бы они подняли плакат: «Мы монархисты», то на них бросились бы бить. Я хочу сказать, что у нас свобода теоретическая, она ничем не обеспечена. Но вот тут, в этом зале, она обеспечена, тут нечего бояться. И потому я безбоязненно отвечаю товарищу на вопрос, где монархисты: вот я, я — монархист!
Тут раздались голоса: «Кто вы такой?!», «Как фамилия?».
— Шульгин — член Государственной Думы.
— A-а, так мы знаем.
Я продолжал:
— Почему я монархист, хотя именно я и принял отречение от престола государя императора. А вот почему. Все мы обыкновенные люди, чего-то добиваемся, чего-то желаем. Только один царь поставлен так высоко, что ему желать нечего. У него одно желание — благо народа. И это видно из того, что он добровольно отрекся от престола. Увидел, что благо народа этого требует, и отрекся.
Слушали внимательно и не прерывали. Пользуясь тем, что какой-нибудь логики на митинге не нужно, я перескочил на Англию.
— Вот в Англии в парламенте две партии: виги и тори, консерваторы и либералы. Но и те, и другие — монархисты. Король английский не правит, он царствует. Но им этого и нужно, своей неприкосновенной особой он воплощает Англию. Вот потому я монархист.
Тут я кончил и благополучно убрался с этого митинга при помощи хитрости, сказав, что здесь свобода обеспечена.
Вот другой митинг в помещении. Говорил Родзянко. «Девять пудов весу, — как говорил Пуришкевич, — из которых четыре приходятся на живот». Ростом на голову выше всех людей. И с таким голосом, как у Головы в опере «Руслан и Людмила». Этот голос изображают двенадцать певцов-хористов, поющих в унисон. Понять, что они поют, нельзя. Но Родзянко очень хорошо можно было понимать. Он говорил на митинге и призывал спасти Россию.
Вдруг выскочил матрос с винтовкой и бросился к нему. Быть может, он хотел проколоть живот в четыре пуда штыком. Но нет, он только пронзительно заорал:
— Спасать Россию хочешь? Спасай! У тебя есть что спасать. В Екатеринославской губернии и других тысячи и тысячи десятин земли. А мне что спасать, коли у меня ничего нет?
Родзянко нашелся и ответил голосом Головы: