— Кабак.
— Да, я тоже ушел. Тошно слушать.
Мы прогуливались молча, и вдруг он остановил меня и сказал:
— Нам нужно что-нибудь такое, что бы всех нас могло возвысить, примирить и объединить.
— И это?
Он посмотрел кругом и сказал мне тихо:
— Это война с Германией.
В это время не было и речи о войне с Германией. Поэтому меня эти слова удивили. Я очень над ними раздумывал. А теперь я очень хотел бы прочесть книгу Маркова «Война темных сил» (что-то в этом роде, точно не помню)51.
Быть может, масоны давно уже хотели этой войны для каких-то своих тайных целей. Маклаков мог об этом знать, если он был масоном очень высокой степени. Иначе, человек очень миролюбивый и совершенно не военного склада характера и даже называвший себя антимилитаристом, он не мог желать какой бы то ни было войны. К этой мысли приводит нижеследующее обстоятельство.
Во время японской войны кадеты были открытыми пораженцами. Лозунг их был: «Чем хуже, тем лучше». Поэтому мы вели с ними жестокую борьбу. А как только разразилась русско-германская война, называемая Первая мировая, настроение кадетов резко изменилось. И Милюков требовал войны «до победного конца». О Милюкове тоже говорили, что он масон, хотя и «уснувший»52.
В эмиграции я окончательно убедился, что Василий Алексеевич масон. Он не сказал мне об этом открыто, но он подробно рассказывал мне, что такое современные масоны.
Масоны могут быть патриотами своего отечества, могут исповедовать различные религии, но они не могут быть клерикалами и антисемитами. Но эти общие явления в настоящее время, как говорил Василий Алексеевич, побледнели. В настоящее время масонский союз — это прежде всего союз взаимопомощи. Все масоны называют друг друга братьями. И вот, какой-нибудь совершенно незначительный человек может обратиться к министру-масону, называя его братом, и попросить помощи, которая в возможных пределах и будет оказана.
Неожиданное подтверждение я получил на юге Франции от маленького почтового чиновника, прозябавшего на своем месте. Он жаловался мне:
— Я мог бы получить место получше, но они хотят, чтобы я стал масоном. А я не хочу.
Итак, масоны не могут быть антисемитами. Но вот что я узнал однажды. Русские парижские евреи, главным образом журналисты, устраивали в Париже однодневный митинг. На этом митинге они хотели выяснить, что же антисемитам в них, евреях, не нравится. Я тоже получил приглашение в качестве антисемита. Мне написали, что все расходы по моему приезду и отъезду (я жил на юге Франции) будут оплачены. Я не поехал на митинг, потому что считан бессмысленным тысячелетнюю еврейскую трагедию рассматривать на однодневном митинге. Я ответил им, что напишу об этом книгу, которую и написал. Она была напечатана под заглавием: «Что нам в них не нравится?»53
Эта книга была замолчана. Почему? Потому что для ярых антисемитов она не годилась, так как в ней было сказано, что я расового антисемитизма не чувствую. Мой антисемитизм политический, поскольку евреи стали во враждебное отношение к России. А в плоскости, которую я окрестил «трансцендентальный антисемитизм», я выразился на последней странице:
— Не чувствую в евреях благости. Когда почувствую, они мне понравятся54.
При таких взглядах, повторяю, мою книгу замолчали справа. А слева замолчали потому, что, как бы там ни было, они ощущали, что я антисемит.
Было еще выражение «честный антисемит». Я думал, они разумеют меня под честным антисемитом. Но я ошибся. Это не значит, что они считали меня бесчестным, но все же, конкретно в связи с этим митингом, они под честным антисемитом подразумевали другое лицо. Кого же?
Когда-то Василий Алексеевич Маклаков сказал:
— Под честным антисемитом они разумеют меня. Вы можете об этом говорить после моей смерти.
Только на днях я узнал, что Василий Алексеевич скончался тринадцать лет назад, в 1957 году. Такова моя жизнь, что известия доходят ко мне с запозданием.
Вероятно, мне уже не удастся узнать, желал ли Маклаков войны с Германией лично или как масон высокой степени. Представляется интересным, почему масоны хотели войны России с Германией, но еще интереснее знать, желают ли они этого сейчас.
Мне всегда нравилось в Маклакове отсутствие крайностей и фанатизма. С ним можно было говорить по любому предмету, и он никогда не лез на стену, пытаясь что-либо доказать. Политически же первый раз он обратил на меня внимание во 2-й Государственной Думе, когда еще я был малозаметным депутатом. Он говорил о военно-полевых судах55. Как адвокат он особенно выдвигал то, что у судимого военно-полевым судом нет никаких судебных гарантий, и прежде всего, у него нет защитника. Я ответил ему с кафедры Думы, что это совершенно верно — гарантий нет, защитника нет, и это плохо, но, переходя в нападение, спросил: