Отец Михайлы Грушевского построил этот дом на деньги, полученные от русского правительства за учебники, принятые в средних школах.
Принимая во внимание, кем оказался впоследствии Муравьев, я думаю, что эти два пожара произошли не случайно. Кто-то мстил убийце Столыпина и отрекшемуся от отца и матери Михаиле Грушевскому. По крайней мере, в Киеве говорили, что мать Михайлы Грушевского публично на улице прокляла своего сына за измену России.
Дом Богрова «пылал как факел погребальный, и не угас еще доныне этот свет». Машина встала как бы для того, чтобы я мог полюбоваться на пожар. При багровом свете пламени видны были какие-то люди, бродившие по улице. Один из них подошел близко к машине. В его руке была бутылка с водкой, и он, запрокинув голову, пил. Тут мой «слесарь» выхватил бутылку из руки пьяницы и стал его бить ею по голове, пока тот не упал. Свершив правосудие, мы помчались дальше, за нами следовала другая машина.
Пылающий дом светил некоторое время нам вослед, но когда мы повернули направо, стало темнее, шофер не заметил электрических проводов, висевших низко, и мы едва не попали в катастрофу. «Слесарь» изругал шофера, и мы поехали тише. Проехав Царский сад, мы подъехали к Мариинскому дворцу, захваченному штабом Муравьева.
Екатерина Григорьевна, моя жена, которая тут побывала наутро, рассказывала, что кругом дворца венчиком лежали трупы расстрелянных83.
Но нас доставили в целости. Мы, ведомые «слесарем», поднялись по темноватой лестнице во второй этаж. Открылась дверь. Мне бросился в глаза длинный стол, освещенный множеством огарков. Вокруг стола стояло множество людей, лица которых были освещены снизу.
Как только мы вошли, я услышал громкий голос:
— Опять кто-то влез. Запомните, здесь штаб, сюда может входить без разрешения только Ленин, — он остановился, сделал паузу и прибавил, — или Николай II.
Чей-то голос, недоумевая, прибавил:
— А этот к чему же?
Нас с Угнивенко поставили около потухшего камина. А доставивший нас еврей подошел к столу и сказал тому, кто сделал только что такое заявление громовым голосом и являлся, по-видимому, здесь начальником:
— Товарищ Ремнев! Я доставил двух паразитов. Шульгина и еще одного.
Ремнев ответил:
— Каких паразитов? Как вы выражаетесь?
Затем он стал присматриваться. Огарки мешали ему хорошо видеть. Но я-то очень хорошо видел его лицо. И оно стало изменяться, как будто с него снимали какой-то грим. За мгновение перед тем он был нечто вроде ухаря-купца. И вдруг выглянуло интеллигентное лицо, и он сказал, обращаясь ко мне:
— Вы, кажется, бывший редактор «Киевлянина»?
— Да.
— Вам дадут отдельное помещение. Не хотите ли чаю?
— Нет, благодарю вас.
После этого «слесарь» потащил нас из комнаты в какое-то другое помещение. Всюду, где мы проходили, было много народу, и он все время спрашивал:
— Где комендант? Мне надо товарища коменданта.
Наконец комендант отыскался. От него сильно пахло водкой.
— Товарищ комендант. Хорошее обращение и отдельное помещение.
Товарищ комендант ворочал языком с трудом, но все же проговорил:
— Отдельного помещения не будет. Всюду напхано.
Он оказался прав. В «отдельном» помещении было четыреста человек народу, как оказалось утром. Люди валялись на полу, кто как мог, вокруг четырехугольного возвышения, которое, может быть, было когда-то эстрадой. На противоположной стороне было полуразбитое, очень высокое зеркало. Внизу — маленький столик, а под ним — перекладины. «Слесарь» исчез, а мы с Угнивенко, положив головы на перекладины, а шапки употребив как маленькие подушки, называемые «ясик», уснули.
Пришло утро. Многоголовое население «отдельной» комнаты начало подниматься и приступило к очередным делам, прерванным ночью. Дела их состояли в следующем. Они изображали из себя человеческий круговорот, медленно двигавшийся вдоль зала. Пока что мы с Угнивенко лежали, наблюдая жизнь этих людей, уже уложившуюся в какие-то рамки. Разговаривали, но не громко, так что по залу разносилось приглушенное гудение, сопровождаемое шарканьем ног.