Вот только парней подходящего для нее возраста в их селе не было, кто еще был «не сговоренный» правдами и неправдами подались в город за лучшей жизнью. Да и если бы были… Но тетка с дядей постарались от души – Михась ей даже нравился, и ростом, и неспешным основательным отношением к жизни. Нравился… ровно до того момента, когда он с отцом, наряженные во все лучшее, не заявились в ее дом – сговариваться. Старшее поколение село за стол – вести разговоры полные скрытых смыслов и подтекстов о видах на урожай да отел. Молодежь же, как водится, пошла свои разговоры разговаривать - на качели.
Даже сейчас стыдно вспомнить, как замирало сердечко в предвкушении изменения судьбы, от неведомого и манящего. Как бегали мурашки по спине от завистливых взглядов, когда им вслед смотрели все, от соплячек до бабок - какого парня отхватила себе эта пришлая ведьма!
А волновалось сердечко не зря. Михась вместо всяких глупых нежностей, деловито сообщив обомлевшей «невесте» что все уже решено и через два с половиной года осенью свадьба, так же деловито и без особых любезностей охватил, будто железным кольцом рук, да и начал щупать свою будущую собственность – как поросенка при покупке. Может и стоило эту его неумелую грубость потерпеть, все ж два года впереди, глядишь и научится, как с женщинами обращаться. Хотя от его руки, шарящей под юбкой, по всему телу побежала волна подергиваний – прям как у лошади, но стерпеть было б еще можно, да этот медведь грубо сдавил второй лапой и без того жутко болевшую грудь…
Словом, подхватила Ингу ласковая волна, да и понесла в неведомые дали, прям как в детстве, а ведь думала, что давно все прошло и уже не вернется. И полено это проклятое… ну откуда оно там взялось? Быть не должно там ничего подобного, прям как черти в руку подали, да еще и с сучком тем поганым!
Пока люди не навалились, да ведром воды не окатили – так в себя и не пришла. Вышло в итоге, за место радости одно большое горе. Еще и ни разу не надеванное лучшее платье сводной сестры порвала, да в грязи и крови из прокушенной губы извозюкала. Хорошо хоть у Михася кроме носа и рук переломов почти не было, так – трещины в основном, не те все же силенки у Инги, хотя утешение это слабое. Так собственными руками и порвала ниточку к счастью, да и парню жизнь искурочила знатно.
С одного взгляда, когда в больницу ездили извиняться да вежливые слова говорить, все ясно стало. Кости хоть и не за пару месяцев, но срастутся, а вот этот брошенный на нее затравленный взгляд полный ужаса и детской обиды… Сотрется ли это выражение со временем, о том впору перед свечкой молиться.
Дядька за этот случай вожжами поучил от души, да на фоне собственных мыслей прошло внушение не слишком заметно. А вот то, что за обиду пришлось Красавку отцу Михася отдать, по сердцу резануло сильнее. Не корова была – золото, вся семья по ней убивалась, как со двора сводили. А что поделаешь, лечение оно не бесплатное. Но Инге и тут досталось больше всех, ведь кормилица эта, единственным утешением ей с детства была, всех горестей свидетельница и утешительница. Бывало, обнимешь за шею, и все печали куда-то прячутся…
Теперь этой утешительницы не стало, Мурка – дура и сочувствия у нее ни на грош. Что ж, чаще всего за наши ошибки расплачивается кто-то другой. Впрочем, и на отсутствие личной расплаты жаловаться не приходилось. Одно дело просто отказать, пусть и против воли родителей, таким мало кого в наши времена удивишь. И совсем другое – отправить не понравившегося женишка на больничную койку. В дополнение к уже имевшейся «кредитной истории» взять ее теперь замуж, мог только польстившийся на богатое приданное (а откуда оно у взятой из жалости сироты?) вдовец. И то, только чувствующий в себе достаточно сил, чтобы «обломать» строптивицу.
Словом, хоть в омут головой или в лес в одиночку. Но хватит сожалеть о прожитой жизни, тем более что она, похоже, уже заканчивается. Лес, он ротозейство не прощает. Инга раньше вполне могла ходить по нему, и даже в одиночку, за счет того, что очень хорошо чувствовала Лес, за это он отвечал ей взаимным уважением. Но «слушать» и «слышать» это разные вещи и вот сейчас за невнимательность, кажется, будет с нее спрос по высшему разряду.
Потому как, во-первых, она залезла уже достаточно глубоко, чтобы изрядное количество желающих обратило внимание, на бредущий не видя дороги, но вполне приличный завтрак. Во-вторых – уж слишком долго, занятая жалением себя, не обращала внимания на холодный и расчетливый взгляд сверлящий спину.