И получил от Шерлока уничижительный взгляд.
Две недели Гладстоун (так Шерлок назвал щенка) ходил за хозяином по пятам, живо бросался к миске, будил Джона лаем по утрам и вообще вел себя как положено собачьему племени. Шерлок его гладил, позволял залезать себе на колени и, кажется, благоволил. Потом пес затих, и два дня подряд почти проспал в своей корзине, просыпаясь только, чтобы выпить воды. Тайком от Шерлока Джон все-таки его погладил; Гладстоун приоткрыл круглые карие глаза, зевнул, лизнул Джону ладонь и улегся поудобнее. Нос был влажным; на больного он не очень походил, но кто его знает?..
На третий день Шерлок сказал, что отнесет его к ветеринару, встал и ушел.
Вернулся с поводком и ошейником, но без собаки. Сказал, что пса усыпили. Неуклюжие соболезнования Джона проигнорировал.
Во вторую ночь на новой квартире статуи Джону не снились. Снилось другое — темное, сверкающее, великолепное. Оно объяло его и поглотило, и ничего не могло быть лучше этого.
Он проснулся, плача от эйфории, и целых две секунды не ощущал ни боли, ни гнева, ни страха перед будущим — один благословенный, сладостный покой.
На третью ночь ему не снилось ничего, а на четвертую кошмары про Афганистан возобновились. Правда, они были неяркие, виделись, словно через зернистое стекло, и потом сменялись вполне мирными снами — что-то цветное, бессмысленное и про космос. После них он уже не просыпался, засыпал снова, глубже, глубже… Открывал глаза уже только когда в окно заглядывало солнце и чувствовал себя отдохнувшим как никогда.
Определенно, жизнь с Шерлоком действовала на него хорошо, несмотря на ненормированный «рабочий день». Вот и хромота почти прошла, и итальянский Джон учил гораздо быстрее, чем сам по себе…
Правда, запястья по-прежнему по утрам чесались. А еще появилось какое-то странное, смутное ощущение, будто Джон ни на секунду не остается один. Будто Шерлок все время на него смотрит, даже когда Джон ведет занятие или пытается закадрить девушку в кафе.
Манера Шерлока разговаривать с Джоном, когда его не было дома, только подливала масла в огонь.
Холод расползался с затылка вниз по позвоночнику, и Джону иногда начинало казаться, что вот-вот лед этого взгляда поглотит его целиком.
Потом ему становилось блаженно, легко, и уже ничего не казалось — когда он видел, как Шерлок кружит над очередным трупом или местом ограбления, разговаривая со скоростью десять дедукций в секунду.
— Весьма неудобно, что ты находишь свои дела важнее моих, — заметил ему как-то Шерлок, когда Джон не примчался сломя голову расследовать кражу оригинального наброска Да Винчи.
— Это в человеческой природе, знаешь ли, — ответил ему Джон.
Ответ был коротким по необходимости: они торчали на карнизе старинного барочного дома, уцепившись за лепнину. Перекрикиваться было неудобно. Джон еще боялся, как бы не включилась с наступлением вечера подсветка.
— Отвратительная природа, — пробормотал Шерлок тоном обиженного ребенка. — Совершенно не умеют распознавать высшее существо!
Джон только фыркнул.
Может, Шерлок и считал себя высшим существом, но в быту был вполне терпим; во всяком случае, мыл за собой посуду и туалет. А скрипка Джону даже нравилась.
Почти всегда.
Пятый труп — то есть второй с начала участия Шерлока — был найден в запертой комнате запасника музея, куда никто не входил. Девушку, судя по всему, вырвало незадолго до смерти, но отравлена она не была — перерезано горло. И оставалось непонятным, как она оказалась в этом самом запаснике посреди ночи в спортивном костюме и с плеером, явно только что с пробежки.
А на шестом трупе они познакомились с Майкрофтом. Снова девушка, молодая, тридцати еще нет, наверное. Необыкновенно красивая: мало того, что фигура, как у фотомодели, только с формами, так еще и на редкость гармоничное лицо.
Было очень странно и жалко глядеть на нее, лежащую у самого подножия Испанской лестницы, в глухой час к исходу ночи. Судя по словам очевидцев, которых набежало тьма-тьмущая, пока не огородили площадку, труп взялся буквально ниоткуда: только что не было — и вот, лежит себе в деловом костюме, и обе туфли-лодочки надежно надеты на ноги. Никто не видел, как упала. Примерно как в прошлых случаях, только на сей раз ни слез, ни рвоты: отрешенно спокойное лицо.
Невыносимая жара по-прежнему лепила одежду к телу, у Джона по спине стекали капли пота. Все вокруг обволакивал одуряющий аромат нежно-розовых цветов, что в огромных горшках были выставлены на ступенях — их тонкие лепестки, если смотреть пристально, словно растворялись в темноте. Завлекательно сияла в темноте желто-голубая подсветка фонтана в виде севшей на мель лодки, и выстреливали в угольно-черное беззвездное небо пики нависающей над ними церкви Тринита деи Монти.