— Отлично, — кивнул Трайнис. — Двинулись.
— У меня идея, — сказал Лядов. Придерживая сумку за спиной, он нацарапал на девственной древесине цифру «1» и стрелку, указывающую вправо. — Это значит: первая зарубка, следующая — в той стороне.
Трайнис улыбнулся в сумраке:
— Молодцы. Думаю, мы сработаемся.
Они пошли дальше.
Темнело медленно и бесповоротно. Незаметно пролетел первый час.
Среди молчаливых зеленых великанов час, неделя, год существенно не отличались, были ненужной условностью, как секундомер в египетской пирамиде. Временем лесные тропы не измеряются, только дыханием и настороженностью. Ритмичными рывками движется под тобой земля, плывут навстречу деревья, крон которых ты давно уже не видишь, ибо не поднимаешь глаз, и воспринимаешь лес шершавыми темными колоннами в несколько обхватов каждая в дымке зеленой полутьмы.
Только периодические удары тесака Вадковского, да торопливые шаги трех пар ног нарушали лесное оцепенение. Постепенно выработался порядок: Трайнис указывает дерево, Вадковский отстает, делает зарубку, догоняет.
Шли быстро и молча, потихоньку впадая в гипнотическое состояние от тишины, окружающей неподвижности и собственных монотонных движений. Ноги постепенно наливались свинцом, уже не так легко взлетали над травяным ковром, ботинки все чаще не перешагивали, а с хрустом продирались сквозь спутанные стебли.
Трайнис шел первым. Все же у него самый большой опыт работы с картами местности, пусть и не с нацарапанными на крышке пластиковой коробки, а выведенными на экран системой глобальной навигации. Им же навигацию пришлось упростить до предела: идти строго по прямой. При необходимой корректировки курса, если таковая будет — поворот, отмеченный особой двойной зарубкой. Далее — опять строго по прямой. Но как в этом лесном мешке можно быть уверенным? Одна надежда, что мимо такого ориентира, как желтая поляна в разомкнутом кольце невысоких мшисто-зеленых скал с черно-зеркальным кораблем в центре, промахнуться будет сложно.
Лядов шел вторым. Правую руку он теперь постоянно держал в кармане со своим анахроничным оружием, хотя вокруг все пребывало в непоколебимом покое. Почва постепенно становилась неровной, кочки увеличивались, становясь угловатыми, похожими на задрапированные скальные обломки. Слабо начинал чувствоваться общий уклон. Они ни разу не заметили и не услышали ни животных, ни птиц, ни насекомых. Стерильность фауны производила гнетущее впечатление. Но им сейчас было не до того.
Трайнис стал часто посматривать вверх. Изредка мелькавшее в непроницаемых кронах небо давно уже было тускло-фиолетовым. И свет его неумолимо угасал. Приближающаяся ночь вкрадчивой темнотой выползала из глубин леса. Минуло еще полчаса.
Наконец Вадковский отстал и позвал:
— Гинтас.
Голос быстро угас в тишине, имеющей много общего с древнейшими осадочными слоями.
Лядов и Трайнис остановились, обернулись. Вадковский едва видел их в густейшем сумраке. Деревья напоминали столбы темного тумана, два человека были маленькими светлыми полосками на их фоне.
— Очень темно, я почти ничего не вижу, когда пишу.
Теперь среди бесконечных стволов раздавалось лишь строенное учащенное дыхание.
— Фонарик, — сказал Вадковский, облизнул пересохшие губы.
Трайнис молчал. Роман смутно видел, как он наклонил голову и сказал негромко, едва слышно на таком расстоянии:
— Наверное, сложно будет идти — свет ослепит.
— Что? — не понял Вадковский. Фонарик для того и создан, чтобы светить.
Он был рад неожиданной остановке. Можно перевести дух. Руки ныли, особенно правая. В горле пересохло. Перед походом все согласились тратить запасы только в крайнем случае и не поодиночке.
— Посветить бы, — повторил Вадковский. Привалился к жесткой коре, глотнул пересохшим ртом. В горле сразу нестерпимо зачесалось и Вадковский закашлялся.
— Лядов сделал точную копию вещей, — донесся негромкий голос Трайниса. — Все по-честному. Батареек хватит на три часа.
Тесак в руках потяжелел. Вадковский рукавом вытер потный лоб. Вот так. Пусть все будет как в XX веке, как в жизни. Роман почувствовал, что шутить не получается даже про себя. Он удивился этому.
Одна смутная вертикальная полоска шевельнулась и стала приближаться под аккомпанемент усталых шагов.
— Давай я буду зарубки делать. — сказал Лядов. Дышал он тяжело и поверхностно полуоткрытым ртом.
— Не сейчас. Я приноровился. — Вадковский тяжело оттолкнулся от ствола — трудно было прерывать краткий отдых.
— Хорошо. Я тебя подменяю первым, — сказал Лядов. Ссутулясь, он закинул сумку за спину и направился к Трайнису.
— Идемте, — сказал Гинтас. — Пока еще хоть что-то видно. Рома, я буду выбирать деревья пореже.
Они поспешно двинулись дальше.
Трайнис сразу взял максимальный темп. Вадковский заметил, что теперь даже Лядов не поспевал за ним — споткнулся пару раз. Или действительно уже слишком темно? Как Гинтас умудряется ориентироваться? Вадковский сообразил, что сам он качество зарубок давно проверяет на ощупь, а пишет вообще наугад. Трудно будет по вихляющимся меткам с неясными царапинами повторить маршрут в обратную сторону.
Он остановился и с беспокойством оглянулся. И почти ничего не разглядел позади. Глазам уже не хватало света, чтобы разобрать цвета. Пройденный путь представал смутно угадываемыми бесплотными вертикальными формами, висящими в темном воздухе.
Тропы за ними в траве никакой не осталось. Вечному молчаливому и чужому лесу было все равно, идут по нему люди или нет. У леса, наверное, есть более важные, сугубо лесные заботы. «Вечернего тумана нет», — вдруг пришло в голову Роману.
Он повернулся лицом к движению — и у него ушло в пятки сердце. На тропинке впереди никого не было.
Вадковский ринулся вперед — откуда силы взялись — держа тесак на отлете, чтобы не напороться, чего доброго, споткнувшись. Земля упруго поддавала в пятки. Два силуэта через несколько секунд вновь показались на фоне четко видимых стволов. Отлегло от сердца. Постой-ка, там светлее? Что там?
— Гинтас! — крикнул Вадковский. — Там что-то впереди.
— Молодец, — отозвался Трайнис и, не оборачиваясь, хлопнул ладонью по стволу. Дерево не прозвучало, как будто он приложился к камню.
Вадковский подскочил к обозначенному дереву. Кажется, эта зарубка получилась хуже всех. Работая, Роман вертел головой назад и вперед, сравнивая. Ну точно, впереди светлее. Молодец Гинтас, он будто знал, и поэтому спешил до темноты. Вадковский ощутил прилив сил, нацарапал «129», торопливо нарисовал стрелку вправо и помчался догонять уходящих. Догнал быстро. А может быть, просто все легче и легче становилось бежать под уклон.
Силуэт Трайниса вдалеке похлопал по громадному, в пять обхватов, покосившемуся Пизанской башней дереву.
Вадковский сделал еще одну зарубку. Эту зарубку делать было удобно — дерево словно специально наклонилось к нему.
Теперь можно было не сомневаться, что впереди в чаще что-то есть. На бегу Вадковский попытался засвистеть, но лишь зашипел, и почувствовал, как треснула губа.
Крутой безлесистый спуск, почти обрыв, открылся сразу. И гаснущий закат за обрывом. На стоящих у самого края стволах лежал тающий красноватый свет.
Только что перед тобой была бесконечная колоннада гигантских деревьев, как вдруг за очередным стволом словно глухая стена упала наружу, показалось, ветерок коснулся разгоряченной щеки, не сразу затормозили ноги, упорно и тупо бежавшие последние два часа...
Они стояли над утонувшей далеко внизу в слоистом тумане чащей, убегающей к горизонту. Низины терялись в чернильной мгле, холмы седыми макушками возвышались над морем мрака. Запад был чуть бледнее остального неба. Местное солнце погасло у них на глазах. Вдалеке, на горизонте, угадывались неясные нагромождения — то ли скалы, то ли застыли на ночь низкие облака. Звезды над головой дрожали привычно и колко, только созвездия были незнакомые. Если вообще были кем-то когда-то названы.
— Успели, — сказал Вадковский и с усилием разжал ладонь. Скрюченные на рукоятке тесака пальцы свело. Ладонь сильно саднило, но он не посмотрел, что там с кожей.