Бурные ручьи, ворча, стекали по обе стороны вала, но вода постоянно прибывала — они шлепали по щиколотку, как в низине.
Страшные молнии — ветвистые деревья режущего света — несколько раз били в чащу совсем рядом. Мокрая тьма пульсировала голубым туманом. Справа сквозь ливень что-то багрово светилось, доносилось шипение и треск.
Обратный путь занял мало времени. Из темноты ливня, который казался сплошным потоком низвергающейся воды, неожиданно появилось основание трехгранной скалы. По камню, урча, скатывалась вода. Оскальзываясь, они обогнули исполосованный пенными ручьями камень. Вадковский взглянул вверх. Вершина терялась в мокрой темноте. «Пик Отчаяния», пришло в голову. И вдруг он вспомнил Еленского. Ни к селу ни к городу. Причем тут поэт? Размышлять времени не было.
Спускаться было легко — бурлящий поток смыл их вниз, едва пальцы отпустили камень скалы. Было страшно мчаться в мокрую темноту по скользкой траве. Небольшое озерко скопившейся воды благополучно приняло их внизу в фонтане брызг. Отплевываясь, протирая глаза, выловили плавающий контейнер.
— Где тесак? — крикнул Вадковский, перекрывая рев дождя.
— Не знаю! — заозирался Трайнис. — Где-то потерял. Не помню.
Он упал на колени, подняв фонтан брызг, зашарил по травяному дну. Поверхность озерка кипела под ударами капель.
— Оставь. — Вадковский встал. Вода хлестала с него ручьями.
— Наверху потерял. — Трайнис, отплевываясь, поднялся из быстро прибывающей лужи. Без тесака он вдруг почувст вовал себя голым.
Вдвоем они подхватили ослабевшего Лядова, который, кашляя, вяло пытался ползти куда-то. Голова его моталась, темная прядь прилипла ко лбу.
— Что с ним? — прокричал Вадковский.
Трайнис лишь махнул рукой по направлению к пещере.
Волоча повисающего на руках Лядова, торопливо пошли вдоль каменной стены к месту ночлега. Вдруг Трайнис споткнулся, и его движения стали вялыми.
— Скорее, скорее! — закричал Вадковский. Какое-то время он был вынужден тащить двоих.
На ощупь нашли вход — плечо, царапавшее камень, потеряло опору, и они попадали на мокрый плотный песок. Водяная завеса рушилась вдоль стены, брызги постоянно летели внутрь.
От кострища не осталось ничего — смыло начисто.
Заползли как можно глубже и застыли, не было сил пошевелиться. Лядов, не открывая глаз, хрипло дышал открытым ртом. Было темно, сыро и очень неуютно. Неровный треугольник входа тускло серел. За падающей стеной воды стоял ровный гул. Казалось, они постоянно взлета ют в своей пещере вверх.
— Хоть помылись. — Вадковский ладонью вытер мокрое лицо. Приподнялся на локте, бросил взгляд на Трайниса. Тот лежал лицом к стене, бока вздымались от частого дыхания. Стекающая с одежды вода уже проточила в песке вокруг него цепочку впадинок. Вадковский подполз к Лядову, потрогал руки, лоб, снял пропитанную водой грязную повязку с раненого плеча, прищурился, всматриваясь. Сказал с удивлением:
— Кажется, затянулось.
Оглянулся. Трайнис не пошевелился.
Вадковский осторожно похлопал Лядова по щеке. Тот лишь плотнее зажмурил веки. Роман всмотрелся в бледное мокрое лицо Лядова. Слишком напряжен.
— Славка!
— Отстаньте, — прошипел Лядов. — Дайте спокойно умереть.
Глаза он так и не открыл. Лежал, сопел, дрожали ресницы.
Вадковский через силу улыбнулся:
— Умирать я никому не позволю. Думаю, на Земле у каждого осталась пара дел, которые надо непременно закончить. Ведь так? Серьезно спрашиваю, как себя чувствуешь?
— Ничего не болит, есть не хочу, радуюсь жизни, — скороговоркой произнес Лядов и положил локоть на закрытые глаза. — Роман, отстань, прошу тебя. На душе хреново.
Вадковский растерянно посмотрел на Трайниса. Оказалось, тот повернулся на бок и уже некоторое время, как застывший голографический фантом при сбое дальней связи, без всякого выражения смотрит в ответ. Чужой взгляд. Холодный.
— Экипаж, — сказал Вадковский, с трудом выплывая из какой-то трясины. Получилось неубедительно. Экипаж чего? «Артемида» казалась красивой полузабытой выдумкой. — Надо обсушиться как сумеем. Стихнет дождь — сходим за хворостом.
Вадковский замер, сообразив, что если кто-то спросит: «А потом?» или, чего доброго, «А зачем?» — то ему нечего будет сказать. Он не знал, что делать дальше. Никто не произнес ни слова, пауза затянулась.
Слова не имели значения, как те мертвые бабочки. Реальным был лишь мокрый песок, холодный камень и гул стихии, скрывшей в потоке дождя половину Вселенной.
За хворостом... Нам нужен хворост, чтобы, в конце концов, преодолеть несколько парсеков до Земли. Дожили...
Опустив глаза, с хмурым видом Вадковский начал избавлять свой комбинезон от избытка воды. Вот так, капитан. Бунта на корабле нет по причине бессмысленности любых действий.
Он скинул верхнюю половину комбинезона и теперь медленно отжимал подкладку и выливал воду из полостей костюма. Отключенный, порванный, испачканный, намокший комбинезон разучился противостоять стихии и имел чудовищный вид. Подкладка ничем не напоминала стерильно белый лен — ею словно мыли полы. Он прополоскал подкладку под струями дождя и отжал — вода побежала черная.
Трайнис, не шевелясь следивший за его манипуляциями, вдруг сказал отчетливо:
— Мы не дойдем, капитан.
Роман вздрогнул:
— Да будет тебе, Гинтас. Что ты такое...
Холодные пальцы Вадковского ослабели. Он зажал расстегнутые борта комбинезона в непослушных кулаках — вдруг захотелось закутаться, согреться. Он чувствовал, что Трайнис смотрит на него, но нечем было ответить на этот взгляд.
Мы не дойдем...
Вадковский проглотил ком в горле, обернулся.
Трайнис уже лег на спину, закрыл глаза, расслабился. У Вадковского возникло бредовое ощущение, что тому сейчас комфортно стынуть в мокром комбинезоне на холодном песке.
— Нам не может везти бесконечно, капитан. Препятствия встают одно за другим. А мы не прошли и десятой части.
— Это просто усталость, — заявил Вадковский. Изо всех сил он убеждал себя, что это именно так. — Я тебя хорошо знаю, дружище. Ты не можешь считать, что нам надо сидеть сложа руки.
Трайнис удивился.
— Рома, я не испугался и не устал. Я просто подсчитал. Такими темпами нам идти месяц. И это при условии, что погода будет хорошей и мы сразу выйдем на корабль. Но сразу мы его не найдем. А если даже найдем... Частота происходящих с нами опасных чудес, судьба зонда и глайдера подсказы вает мне...
Трайнис раздраженно замолчал — мол, чего объясняю? И так все ясно.
Вадковский до боли закусил губу. Он вдруг почувствовал себя очень одиноким, забытым всеми столетие назад. И само это столетие какое-то пыльное и никчемное. Все, что они тут делают, — мелко, ничего не значит и никому не нужно. Он помотал головой, больно пошлепал себя ладонями по лицу, по щекам. Руки пахли дождем. Преодолев непонятный спазм, шевельнул распухшими губами:
— Что ты предлагаешь делать? Умирать?
Трайнис молчал. Нехотя произнес:
— Последней должна умирать не надежда, а ум. Глупо биться головой о каменную стену толщиной в километр. А мы сейчас делаем именно это.
— Нам следовало остаться сидеть возле разбитого глайдера? — сдерживаясь, спросил Вадковский.
Трайнис не ответил.
— Вот что, друг, — голос Вадковского прозвучал ломко, но непреклонно. — Если тебе будет легче, если таким образом появится смысл в твоих действиях, то я приказываю тебе идти дальше. Ты знаешь, я на Камее совсем разлюбил красивые жесты. А ты, как я вижу, начал им симпатизировать?
Трайнис открыл глаза и внимательно посмотрел на Романа.
— Друг мой, — продолжал Вадковский, — не вижу смысла геройствовать и класть жизнь на алтарь смирения, пока мы можем двигаться и держать оружие. Почему ты решил, что мы не дойдем? Докажи мне. Я тебя внимательно слушаю.
Он скрестил руки на груди и уставился на Трайниса.
Тот некоторое время холодно держал взгляд, потом, усмехнувшись, отвернулся. Лицо его приняло угрюмо-потерянное выражение.
— Извини, Ромка. Похоже, не для меня это. Ты прав. Из тебя выйдет хороший капитан. И... давай забудем.