Туманно-белесый холм корабля непоколебимо висел над головой. Он весь вспух и даже вблизи напоминал кучевое облако.
Стеллармен первым сошел на песок, сделал несколько шагов. Его следы быстро наполнились водой. Он подобрал камешек, запустил им по поверхности.
— Ангрем, не боитесь, что опять что-нибудь проснется? — спросил Трайнис, глядя на расходящиеся круги.
— Все уже проснулось, — Ангрем повернулся к экипажу «Артемиды», мнущемуся на площадке. — Больше ни от кого ничего не зависит. Красивый океан. Наслаждайтесь.
— Наверное, это легкое ощущение — ждать чего-то, когда ничего от тебя не зависит, — предположил Вадковский.
— Счастье знать, — сказал стеллармен, словно возразил.
Лядов сошел с площадки, торопливо загребая песок.
Прошлепал по воде, забрался по щиколотку. Жадно втянул соленый воздух. Глядел вдаль, словно Робинзон ждущий па-I русника. Снова он был сам не свой.
Толкнуло незримым. Отошедшие в разные стороны от корабля Трайнис и Вадковский обернулись. Стеллармен стоял с закрытыми глазами, но им показалось, что он смотрит на Лядова. Причем в такую глубину, где от Лядова мало что осталось.
Лядов заморгал, оглянулся удивленно.
— Ты что-нибудь увидел? — спросил Ангрем, не открывая глаз.
— Ничего конкретного. Опять аллегория сновидений. Но впервые это днем.
Давление со стороны стеллармена стало постоянным — потяжелела голова, заломило в висках.
Трайнис упал на одно колено, зашипев, сжал голову локтями. Вадковский корчил рожи, тер висок и терпел. Лядов ничего не замечал. Он лишь чуть склонил ухо, словно колокольчик услышал.
— Я же говорю, ничего, — удивленно повторил Лядов.
Поток невидимого ветра пропал. Стеллармен сжался, убрав с неба, океана и берега гигантскую невидимую проекцию самого себя. Голос его подтвердил:
— Ничего.
Он посмотрел на Лядова.
— А ты в такие моменты словно уходишь отсюда — я ничего не вижу.
— Способностей стеллармена не хватает? — потирая висок, спросил Вадковский.
— На Камее полный коллапс в некоторых диапазонах и планах. Здесь мы со многими вещами столкнулись впервые. Возможно, видимое Станиславом невообразимо далеко, глубоко чуждо. Он просто не в состоянии воспринять это.
— Что за коллапс? — спросил Вадковский.
— Сложное нарушение причинности. На Камее разбросано множестве «черных ящиков», замкнутых физико-статистических систем, не связанных между собой.
— Славка, что же ты видишь? Может быть, это надо расшифровывать, как сложный иероглиф? Давай соединим усилия, но ты нам ничего не говоришь.
— Да ничего я не вижу, в том-то и дело, — сказал Лядов. — Это похоже на переотраженное эхо в горах. — Было видно, что ему очень хочется объяснить — хотя бы самому себе. — Не разобрать, какой звук его породил, в каком направлении. Это не голос — нет слов, но есть тембр — настроение. Оно очень сильное, но непонятное. Захватывает целиком. Ты следуешь куда-то за невнятным зовом... — Он задумался. — Не простое эхо, обратное — как волна от дальнего всплеска... — Насупился, закусил губу. — Нет, не так.
— Говори сразу, — сказал стеллармен. Взгляд его, направленный на Лядова, стал пристальней.
Лицо Лядова расслабилось. Он, скучая, пробежал взглядом вдаль по пляжу.
— Так бывает во сне. Утром вспоминаешь сон и удивляешься — ведь он уже не раз снился. Этакое дежавю сна. Ты думаешь, думаешь целый день... Не может сон повторяться с такой точностью, что-то здесь не так. Сейчас я понимаю: где-то перехлестывается петля, и этой ночью ты снова видел именно тот единственный сон — просто ты вернулся в прошлое, в свой спящий мозг, как в кинотеатр.
— Ты не станешь стелларменом, — сказал Ангрем. — Но ты говоришь интересные вещи.
— Да, — серьезно сказал Лядов, — я не хочу быть стелларменом.
— Почему? — тут же спросил Вадковский.
— Я еще не вычерпал себя.
— Ты возвращаешься во сне в прошлое? И что ты видишь? — не унимался Вадковский.
— В прошлое? — Лядов задумчиво покачал головой. — Нет. Не я, а что-то возвращается в прошлое, и я оказываюсь на его пути.
Всплеск удивления стеллармена был ощутим физически:
— Твои слова стоят целой экспедиции на Камею!
— Чье это прошлое? Куда именно возвращается это что-то? — спросил Вадковский.
Стеллармен бросил на Романа благосклонный взгляд.
— Не знаю, — сказал Лядов. — Оно тоже интересуется XX веком, но как-то странно, словно походя.
— Говори, говори, — прошелестел стеллармен.
— Оно мне непонятно. Двумя пальцами держу на весу скалу... Над пустыней разносится звук прибоя... Я много передумал на эту тему. Наверное, мне осталось сложить два и два, чтобы понять, но я не могу. Это несочетаемые вещи.
Лядов порывисто вздохнул и кулем уселся на песок, заморгал:
— Уф... Все. Что-то я устал.
Вадковский пристроился рядом, обнял Лядова за плечи. Тот зачерпывал и бессмысленно просеивал сквозь пальцы песок.
— Слава, что такое кинотеатр?
Лядов недоверчиво покосился:
— Тебе стыдно не знать. Забыл, что ли?
— Э-э... — протянул Вадковский. Он и вправду забыл.
Лядов обнял колени, сжался в комок.
— Рома, это не глаз видит. Вообще все — метафора. Тень события. Какой формы могла быть тень события у первого космического полета, например? Не в форме же ракетоносителя. Все наши слова — это какие-то тени, не имеющие смысла. И я вижу тени. Пытаюсь тенями объяснить тени. Нет мне никакого дела до XX века. Он лишь понятная мне тень чего-то необъяснимого.
— Как одно из важнейших столетий нашей цивилизации может быть лишь тенью? — изумился Вадковский.
— Ты не понимаешь, — сказал Лядов. — Я тоже. Это не что больше нас.
— Откуда тянуться тени?
Лядов застыл.
— Из...
— Космоса? — подсказал Вадковский.
Лядов молчал, замерев.
— Из будущего? — предложил Вадковский. — Впрочем, про будущее ты говорил. Тогда, может быть, из прошлого? Из скрытых миров? Из мира идей?
— Мне не хватает слов, — угрюмо произнес Лядов. — Наверное, тут нужно шестое-седьмое чувство и язык звездных людей.
Вадковский обернулся:
— Ангрем, что все это значит? Я чувствую, что система в Славкиных словах есть.
Стеллармен промолчал и, прищурясь, посмотрел вдаль.
— Ясно, — пробормотал Вадковский. — Попробуем сами.
— Это наше будущее, — медленно сказал Лядов. Фразы он строил неуверенно, как мозаику из выцветших кусочков. — Но это уже настоящее. Но не наше... Не могу, голова болит. Ангрем, можно здесь искупаться?
— Нет, ребята. Уходим. — Стеллармен оторвал взгляд от горизонта.
Вадковский обернулся:
— Час еще не прошел.
Стеллармен снова посмотрел в темно-синюю даль.
Вадковский и Лядов поднялись, всматриваясь в ту же сторону. Сзади приблизился Трайнис. Светясь изнутри розовым, в его руке плыла коническая спираль огромной раковины.
— Смотрите, что я нашел. Наверняка морские звери тоже спят где-нибудь в тихих заводях.
Никто, кроме Вадковского, не обернулся.
На поверхности океана больше не было ни одной волны. Ровное темно-синее зеркало. Чего-то не хватало. Исчезли шипение и плеск прибоя. Стало тихо, как в лесной глуши. У природы вдруг кончился завод — и все замерло. Неподвижный воздух над песком начал быстро накаляться. На горизонте темнела тонкая полоска. Настолько тонкая, что неясно было отмель это или дальний берег, или поле дрейфующих водорослей.
— Пятьдесят метров в высоту, — сказал Ангрем, отвернувшись от океана. — Девятьсот километров в час. Шестьдесят миллионов тонн воды. Ты это видел?
— Нет, — равнодушно сказал Лядов. — Оно больше. И дальше, гораздо дальше.
Пляж уже дрожал в мареве. Под одеждой побежали капли пота. Сквозь подошвы жгло. Ребята переглянулись с откровенным страхом.