Вадковский на мгновение повернул голову — стеллармен на экран не смотрел.
Зонд мчался сквозь толщу атмосферы. Мгновенно появляющейся и исчезающей мутью нанизывались встречные облака. Темные горы, на вершинах тронутые белым, быстро уползали назад, незаметно зеленея и сглаживаясь. И вот уже глаз зонда мчится над застывшим зеленым штормом. И кажется, что зеленая бездна Камеи опять под ними и что на этот раз она не отпустит, стоит только сбросить скорость, опустится ниже и оказаться среди деревьев. А оказавшись там, обернешься — и не будет ни космической лаборатории, ни Ангрема с его кораблем, ничего.
Вадковский почувствовал, что челюсти крепко сжаты. Он сел удобнее и расслабился. Подумав, взял со стола стакан сока и закинул ногу на ногу.
В быстро ползущей зеленой каше то и дело вспыхивали разноцветные — от невзрачных до изумительно ярких — поляны и холмы, стиснутые со всех сторон деревьями. Экипаж «Артемиды» невольно вытянул шеи. Все, похоже, мысленно соединяли цветные пятна, пытаясь сверху увидеть так и не пройденный путь возвращения. Зонд вдруг резко сместился вбок, начал заводить дугу над обширным черно-серым участком, который сплошь был утыкан черными закорючками сгоревших пней. Из неверного полуденного марева горизонта выскочил, налетел, и резко остановился, захватив весь экран, огромный вывал сгоревшего леса.
— Это был глайдер, — коротко сказал стеллармен.
Зонд подкрался к краю кратера, отороченного хаосом выдранных с корнем, хаотично поваленных деревьев, и заглянул вниз.
Вместо уютного склона, на котором они вполне безмятежно просидели около часа на закате в первый день появления на Камее, огромной закопченной воронкой темнела открытая каменоломня. Все молча смотрели на экран. Зонд не спешил убраться с жутковатого места, давая насладиться зрелищем. Снова никакого движения на склонах, и, наверное, так же тихо, как тогда. По верхнему краю воронки в частоколе вздыбленных обугленных корневищ сиротливо торчало одно понуро склонившееся деревце, начисто лишенное ветвей. Картинка была очень резкой и чистой. Вдруг в самой нижней точке воронки в куче оплавившихся камней суетливо прошмыгнула едко-голубая слепящая змейка. Прихотливо, по щелям, обежала слабо задымившиеся валуны и ушла в землю. Все вздрогнули.
— Господи, что это? — шепнул Лядов.
— Форма жизни, — сказал Трайнис.
— Я бы сказал наоборот, — пробормотал Вадковский.
Зонд нехотя тронулся с места и мгновенно развил громадную скорость. Пропала выгоревшая плешь. Нетронутый лес на несколько секунд слился в мутную зеленую дымку. Зонд снова затормозил и начал полого снижаться. Впереди зажелтело. Под сводами малой кают-компании послышались восклицания:
— Смотрите, «Артемида».
— Слава.
— Да вижу я.
Лядов привстал на локте и впился взглядом в экран, словно намеревался броситься сквозь него.
Зонд плавно подлетал к ярко-желтой поляне в полукольце низких мшисто-зеленых гор. В центре желтого круга неторопливо поблескивал черными гранями приземистый кристалл корабля. Зонд снизил скорость. Изображение корабля задрожало, превратилось в разноцветную рябь и вернулось к нормальному состоянию. Зонд дернулся, словно наткнувшись на невидимое препятствие, и неуверенно увеличил высоту. «Артемида» проплывала прямо под ним и представала идеальным черно-блестящим диском с граненой поверхностью. Зонд замер, повисел задумчиво и начал снижение. Скалы ушли за пределы экрана. Грани корабля почему-то продолжали посверкивать то там, то здесь, словно кроме солнца в небе, был еще один, невидимый для зонда, движущийся источник света.
Лядов с открытым ртом медленно, завороженно клонился вперед к экрану.
Вдруг экран полыхнул яркой вспышкой — и стал абсолютно черным.
Лядов отшатнулся.
— Все, — сказал Ангрем. — Ничего не успел передать.
— С нашим было точно так же, — сказал Трайнис.
— Взорвался не корабль, а зонд, — сказал Ангрем.
— Значит, «Артемида» все еще цела? — спросил Лядов.
Центральная часть Солнечной системы была видна отсюда как на ладони. Пылало в черноте маленькое Солнце. Двенадцать крупных стальных искр, образуя правильный геометрический рисунок, сверкали в пространстве среди пятен звездной пыли и дырявого шлейфа Млечного Пути.
Вынырнув из броска между орбитами Юпитера и Марса, космическая лаборатория легла в дрейф. Все системы движения — главный привод, планетарные, маневровые — были немедленно заблокированы. Более того, не теряя ци секунды, огромный шестиногий краб с эмблемой СКАД на боку высадился на корпус станции, вскрыл его в нескольких местах и прервал энергетические и информационные магистрали всех приводов физически. Сделав свою работу, робот стартовал к поджидающему на значительном расстоянии кораблю СКАД. Не долетая до корабля, робот был деактивирован, пойман силовым захватом, помещен в усиленный контейнер и приобщен к «делу Камеи» — отправлен на полную разборку с последующим глубоким исследованием, вплоть до изучения атомной структуры материалов, его составлявших. Корабль СКАД, транспортировавший роботов, вернулся на свое место — одну из вершин икосаэдра, образованного двенадцатью кораблями. В центре икосаэдра висела, ярко мигая всеми возможными габаритными и аварийными огнями, обездвиженная космическая лаборатория. На самом деле оцепление было тройным. Но две сферы были не видны, они состояли из боевых охранных спутников СКАД для запрещенных планет третьей группы. Вместо антенн у этих угольно-черных шаров торчали пушки. В прилежащей к внешней сфере обширной области пространства полеты для любых кораблей были запрещены.
Лядов иногда забывал, что между ним и межпланетной пустотой слой стекла. После ежедневных сеансов многочасовых тестов, исследований, анализов, моделирования, собеседований простых и перекрестных, гипноза ретроспективного и предиктного и, разумеется, ментоскопирования, он часто сиживал в галерее, приходя в себя.
Здесь всегда было темно и по-особому спокойно. На гладких поверхностях отражались звезды. Заканчивалась третья неделя после ухода с Камеи, но звездочка Земли, став ближе, и даже иногда — видимой, оставалась такой же недостижимой. На Камее в этом смысле было легче: где Земля — неизвестно. За свалившимися на голову передрягами пропадал страх ее потерять, сил и мыслей хватало лишь на то, чтобы оставаться в живых. Сейчас же ему хотелось на Землю сильнее, чем когда-то убежать с нее. Но Лядов мог лишь смотреть в громадное черное окно. В первые дни карантина ему казалось, что это и есть та самая темная заокон-ная бездна, нечто из сна, символ конца испытаний, к которой он шел и наконец достиг. Отоспавшись, понял, что окно — это просто окно, а все остальное — страшная, нечеловеческая усталость, не более. Впрочем, томящее чувство, предварявшее всплеск активности, и загадочный сон больше не посещали его. Действительно отпустило. Теперь он мог спокойно во всем разобраться. Непонятно только, почему карантин нельзя было провести на Земле. Он бы с удовольствием отсидел хоть два карантина, лишь бы чувствовать подошвами твердость почвы, знать, что эта земля не уйдет неожиданно из-под ног.
Сегодня Землю он не увидел. Родная планета повернулась к станции темной стороной, встав между лабораторией и Солнцем. Тонкий крохотный серпик вновь появится через несколько недель. Будем любоваться Марсом. Вон как сверкает. А там, глядишь, и карантин закончится.
Лядов неохотно вылез из глубокого уютного кресла, похожего на кокон, и вернулся в большую кают-компанию. Здесь было светло, привычно — все уже почти родное. Ромка еще не вернулся. Что у него там сегодня — симулятор или ментоскопирование? Уже сбились со счета. Хотя бы результаты говорили. А может, это правильно, что их держат в неведении. Во-первых, большинство экспериментов узкоспециальны до зевоты, во-вторых, для чистоты главного результата никакая новая информация не должна смазывать картину. Что ж, подождем.
Трайнис сидел перед монитором.