- Вы на нашей земле, а не в Кхайве! - отвечает Джатай и снова бьет коня пятками в бока.
Ему невероятно везет дважды. Первый раз в том, что все солдаты внутри круга повозок слишком заняты отражением атаки, и никто не смотрит на мага и жреца. Второй раз - что удар массивного жреческого молота проходит на волосок от конского крупа, и он успевает вырваться прочь.
Плечо обжигает, а самого беркутчи едва не выбрасывает из седла - но все же он жив, двигается и отвлек волшебника на время. Можно отступить. Теперь дело за шаманами. Рядом возникает Инэ, тяжело дышащая и окровавленная. Они молча переглядываются, и Джатай только качает головой. Ничего нового не узнал. Она смотрит ему в глаза на секунду дольше, чем надо, и отворачивается. Разочарована?..
Камлание на верхушке холма достигает пика и замирает. Старший шаман Тулпаров в последний раз с размаху ударяет колотушкой в бубен - и мир содрогается от поступи сотен лошадей разом. Призрачные зеленые формы несущихся вскачь животных переваливают через холм, несутся, не замечая ничего на своем пути - и врезаются в вагенбург.
Жуткий треск. Взметнувшееся облако пыли, через которое свистят во все стороны щепки и целые доски разорванных в клочья повозок. Мимо Джатая пролетает чья-то оторванная рука. Этот мир прекрасен, но жесток не меньше реального.
- Убейте их всех! - крик Самрана с холма подхватывают остальные.
- Алга! Алга!
- Смерть!
Отступившие Тулпары снова собираются в лаву и разгоняют лошадей, несутся сквозь дым в пробитую магией шаманов брешь. Сейчас они ворвутся внутрь и будет резня.
В клубах пыли возникает тот седой рыцарь, окровавленный и лишившийся глаза.
- Стоя-я-я-ять, Империя! - рычит он, пинками загоняя выживших стрелков и пикинеров в подобие строя. - Стоять крепко!
- Свет Гартоса не оставит нас! - боевой жрец рядом, взмахами руки исцеляя раненых; навершие его молота светится яростным желтым. - Он защищает сынов Своих даже на пороге смерти! За Негасимый Светоч!
В глазах имперцев больше страха, чем веры. Джатай и Инэ на острие атаки, бок о бок. Дело нужно закончить, пока от Тулпаров не осталось одно воспоминание. Беркутчи раз за разом рвет тетиву лука, и во вражеском строю падают люди.
- Мушкеты, пли! - и голос рыцаря тонет в грохоте залпа.
Соседей Джатая слева и справа уносит свинцовой волной. Бьются в агонии кони, кричат зажатые ими люди. Ковыль алеет под копытами шаардэна. Дым становится еще гуще - горит порох, горят повозки, горит степь там, где ее коснулись тлеющие пыжи стрелков и огненные шары имперского мага.
Потом пуля находит лошадь Инэ. Джатай еще успевает увидеть, как она ловко выдергивает ноги из стремян, откатываясь в сторону. Потом ее скрывают клубы дыма, а прямо перед ним вырастает частокол пик из перегруппировавшейся имперской пехоты.
Беркутчи идет прямо на них, вопя боевой клич Тулпаров. За секунду до того, как острие впивается в грудь его коню, он отпускает наложенную стрелу. Пикинер отшатывается, раненый, но не убитый - и это то самое окно, что Джатаю нужно. Корпус скакуна на полном галопе сбивает имперца, разбивает строй, расталкивает остальных. Следом врываются идущие за ним Тулпары. Частокол пик, неуязвимый для кавалерии, оказывается сломан и растащен на части.
Начинается избиение.
Лук возвращается в саадак. Сабля Джатая взлетает и падает, кроша головы мушкетерам, которые столько крови попортили их шаардэну. Один, другой... Третий стреляет почти в упор, промахивается, и его тут же насаживает на копье один из прорвавшихся Тулпаров.
Седоусый рыцарь возникает из дыма, как дух войны. Удар двуручного меча крушит и коней, и всадников, мстя за гибель своих людей. Он знает, что проиграл; возможно, знал с самого начала. Но он сражается, потому что не знает, как отступить. Джатая зажимают с двух сторон; он отбивает тычок пикой, сабля с лязгом скрещивается с коротким мечом мушкетера с другой стороны, а потом жуткий цвайхандер седого сносит голову его кобыле.
Беркутчи падает, в полете едва успевая выдернуть правую ногу из стремени. Левая все еще зажата. Рыцарь заносит меч для добивающего удара.
Инэ влетает между ними бешеной кошкой, окровавленная, шипящая, прекрасная в своей ярости. Град ударов легкого копья, не пробивающих латы, но оставляющих чувствительные порезы в сочленениях, заставляет рыцаря сделать шаг назад, уйти в оборону. Джатай выпутывает ногу из перекрещенной сбруи, перекатывается, вскакивает на ноги.
Поле боя глазами пешего пугает; он слишком привык смотреть с высоты седла. На него выскакивают двое имперцев, и беркутчи приходится отчаянно защищаться. Сабля мелькает как игла в руках мастерицы, парируя удары катцбальгеров, но долго так не продержаться. «Кошкодер» одного из имперских ландскнехтов распарывает ему плечо, и беркутчи отступает все дальше и дальше, туда, где за спиной еще добивают остатки имперской пехоты его братья по шаардэну. Кто-то должен будет увидеть. Кровь стучит в висках, сердце норовит выпрыгнуть из груди. Умирать нельзя. Слишком много он заработал за день; смерть сотрет все, что получено до ночлега.