Баадур Самран и трое его ближних нукеров врываются в свалку - свежие, в прекрасных доспехах, с саблями из громового сплава и наборными доспехами. Наседающие на Джатая ландскнехты не успевают даже понять, что их убило; оседают, разваленные от плеч до поясов пронесшимися мимо золотыми молниями.
Беркутчи тяжело дышит, опуская саблю. Схватка выпила из него все силы. Все же его архетип не предназначен для вот таких свалок, где все против всех и нет никакого порядка. Его роль - выслеживать добычу, а не драться накоротке с тяжелой имперской пехотой. Разрубленное плечо отчаянно ноет; кровь толчками покидает тело, струится по драным рукавам стеганого халата.
- Негасимый Светоч примет ваши души, но только в свой черед! - гулкий бас жреца раздается совсем неподалеку. - Восстаньте и деритесь, сыны Гартоса, и найдете спасение в сиянии престола Его!
Змейки отчаянно-яркого света струятся через дым и крики поля битвы, окутывают раненых и мертвых имперцев. Рассеченные и утыканные стрелами тела на глазах исцеляются; убитые солдаты поднимаются, тряся головами и не понимая, как им выпал еще один шанс. Трудно возвращаться с порога. Джатай знает это по себе.
Решение приходит само и моментально. Еще одной схватки с полными здоровья и сил имперцами шаардэну не выдержать. Даже Самран и его нукеры не переломят все в пользу Тулпаров, как бы не старались - их просто слишком мало.
Найти и уничтожить жреца. В конце концов, именно этим охотники-беркутчи и занимаются.
Голос звучит совсем рядом. Боевой целитель не скрывается, громогласно распевая литании и читая молитвы. Имперский бог, Гартос, без сомнения могуч, раз так помогает служителю даже вдали от мест своей силы. Джатай с разбегу пинает в лицо начавшего подниматься ландскнехта, отправляя его обратно на мятый ковыль отдыхать, и скрывается в дыму. К бою со жрецом надо подойти разумно, а не кидаться на него, как берсерк.
Добычу получает только терпеливый охотник.
Вытяжка из огненного чертополоха жжет как пламя нижних миров, но кровотечение останавливается в момент. Беркутчи перетягивает рану, действуя зубами и свободной рукой. Теперь можно воевать дальше. Он укрылся под брошенной повозкой в компании полудюжины людских и конских тел. На телеге лениво колышется имперское знамя - золотой светоч Гартоса на щите, а рядом - белые стены крепости. Эти люди прошли половину мира, чтобы тут оказаться; герб Вайсштатда здесь смотрится как пришелец из сказочной страны.
Жрец поднял уже не меньше трети убитых. Светлый купол защищает его от стрел и копий - они только отскакивают от него, не причиняя вреда. Двое Тулпаров, что попытали счастья накоротке, лежат у ног закованного в сталь клерика. Двуручный молот не знает пощады и необходимости во втором ударе.
Джатай наблюдает. Такие щиты держатся совсем недолго, и вскоре жрец будет уязвим. Но каждая секунда означает больше поднятых из мертвых солдат Империи. Нет, нужно действовать, и действовать решительно. Небесный Отец, Туэгр, запрещает убивать ударом в спину... но распространяется ли это правило на неверных северян?
Мягкие сапоги беркутчи бесшумно несут его по широкой дуге. Он скрывается за остатками повозок, змеей ползет между убитых и раненых, не обращая внимания на стоны и протянутые руки. Потом. Все потом. Глаза беркута в вышине помогают ему уходить от еще сражающихся тут и там степняков и имперцев. У него одна цель.
Обход занимает у него полминуты. Через тридцать секунды он замирает, укрывшись за павшей лошадью, и готовится к броску. Глаза жреца пылают бело-золотым пламенем; поддержание молитвы забирает всю его концентрацию. Он сейчас проводник такой силы, что далеко не каждый кара-шаман смог бы выдержать. Джатай проникается толикой уважения к нему. Хороший противник.
На тридцать пятой секунде беркутчи поднимается из-за конской спины и бросается на жреца. Щит обжигает, словно дыхание Кхатра, но он проламывается внутрь. Сабля свистит прямо в шею целителю.
За долю секунды тот успевает развернуться, не открывая глаз, и перехватить узкой изогнутое лезвие латной перчаткой. Джатай даже не удивляется. Божественные силы порой творят невероятное.
- Разве для вас ударить в спину - не бесчестие? - вопрошает он потусторонним голосом, в котором человеческого почти не осталось. - Поди прочь, еретик!