Наложив чары головного пузыря, он направил палочку на диадему.
— Вингардиум Левиоса! Мобиликорпус!
Повинуясь его палочке, сквозь неожиданное сопротивление, что оказывал артефакт, пытавшийся — Тео бы не поверил, если не видел бы это собственными глазами — столкнуть с себя нити чар, управлявших его движением. Но воля мага была сильнее.
Преодолевая сопротивление диадемы, он поднёс её прямо к поверхности кислоты, выделявшей сизый пар. Поднёс и — на миг потеряв контроль — отпустил.
Жуткий крик заполонил пространство, магический импульс разорвал толщу воздуха, отразившись от стен и вернувшись назад, разорвав бочку, в которой была налита кислота. Капли жидкости, сотни их, оросили всё вокруг, вспыхнув болезненными укусами на коже юноши. Сам он отлетел назад, приземлившись на спину, и замер в ужасе.
Над чаном, в котором стояла бочка, в жутких конвульсиях бился призрак. Полупрозрачная фигура взрослого мага, черноволосого и белокожего, страшно кричала и сжимала своё лицо ладонями. Сизые клубы пара поднимались вверх, а силуэт, напротив, всё опускался ниже, будто бы тонул.
Крики, что издавало существо, отзывались жутким холодом, первобытным страхом в душе юного волшебника. Ему хотелось сжаться в комок, уткнуть голову в колени и плакать, надеясь, что Древнее Зло пройдёт мимо, но он держался. Не потому, что был очень храбр или готов принести себя в жертву. Напротив. Потому, что этот страх так пригвождал его к полу, к холодным камням, что он не мог и пошевелиться.
Так прошла Вечность. Или же один миг. Теодор Нотт, семнадцатилетний волшебник, не мог сказать определённо. Призрак мужчины опустился, став похожим на разлагающийся труп, и вовсе скрылся за стенками, и тогда всё замолкло, ограничившись всхлипами. Возможно, это всхлипывал сам Теодор, а, может, кто-то другой, но жуткие крики отступили. Тео поднялся сначала на колени, потом, сплюнув вязкую слюну, нетвёрдо опираясь на подставку под драконью кожу, на ноги. Пересилив свой страх и ужас, он, снова крепко сжимая палочку с пером феникса внутри, подошёлк чану и заглянул вовнутрь.
Страх и отвращение овладели им. Хоркрукс будто бы вылупился. Вместо диадемы Райвенкло, вместо маггловской жижи, что вся стала сизым дымом, там лежало отвратительное существо. Не грызун, не человек, неведома тварь, имени которой не было, но всем видом своим эта тварь вызывала желание уничтожить её, устранить ошибку, вернуть баланс в магию…
— Авада Кедавра! — Теодор швырнулся этим проклятьем, не до конца осознавая свои действия. Зелёный луч ударил в тварь — и только тогда он понял, что это не было никакое существо. Это была аура, плотная аура магии, выглядевшая так отвратительно вокруг потускневшего серебра диадемы. Зелёный луч пронзил и развеял эту ауру, вспыхнув снопом зелёных искр в остатках жидкости на дне.
Тео с испугом посмотрел на свою руку с палочкой. Он дал слабину, а ведь применение против живого существа этого проклятья было равноценно Азкабану. Вдруг в чане раздалось шипение, и в бурлящей жидкости на дне Нотт успел заметить лишь ладонь с большим пальцем, тающую в несуществующих глубинах… и всё кончилось.
Давление магического фона вдруг куда-то пропало. Руки, обожжённые кислотой, отозвались острой болью, а мысли вдруг улетучились. Мир потускнел и завалился куда-то наверх — а Теодор провалился в бездонную пустоту.
Глава 144
— О, Тео! — окликнул шатающегося Нотта Винсент Крэбб, когда тот ввалился в спальню. — Поздно ты.
Мгновенно считав настроение и состояние товарища и соседа, толстяк отвёл взгляд и будто бы сдулся. Может, он и хотел чем-то важным поделиться, но Теодору было буквально не до этого. Тело горело огнём, голова гудела, и это было ещё благостным облегчением после отвратительных ощущений, встретивших его после возвращения в сознание.
Его спасла мысль, пришедшая среди сумбура сотен других: он вдруг вспомнил про универсальное зелье лечения, сваренное Эдуардом Принцем, и, наколдовав стакан (вышла уродливая чашка), выпил залпом его содержимое. Не задумываясь ни о дозировке, ни о последствиях — только о том, как бы спастись от отвратительных ощущений.
Язвы на коже затянулись мгновенно, ранки на лице — тоже, а потом Теодор выпускал из себя «кракена», стоя на четвереньках на полу комнаты-по-требованию, выплёскивая какую-то дрянь изнутри тела. Собравшись с мыслями и духом, он совершил сверхусилие и, переодевшись и собрав вещи, покинул пределы восьмого этажа и спустился вниз. Аккурат ко времени отбоя.