Говорить в таком духе Профессор мог часами, и я от всей души его жалел. Я даже незаметно приоткрывал окно в лес, в мороз, и с еловых веток на подоконник сыпался снег, — мне хотелось, чтобы Профессору становилось хоть немножко легче дышать в его тяжком городском воздухе.
Так мы и прожили с ним вдвоем весь остаток зимы, и это было совсем не плохое время. Профессор сочинял свои статьи, жаловался на летнюю городскую духоту и время от времени готовил миндальное печенье, а я — на всякий случай — делал из глины новую посуду и покрывал ее синей и зеленой глазурью. В доме откуда-то стали появляться профессоровы вещи, и я уже не видел в этом ничего удивительного. Но зима кончилась, и где-то далеко, в самой глубине леса, начало просыпаться время.
Если обойти мой дом кругом и выйти на край оврага, то можно оказаться у самых корней одного из удивительнейших деревьев. У него серебристые корни и почти белый ствол. В тот самый единственный день начала весны, когда вас словно из ведра обливает ледяной голубизной неба, стоит только выйти за порог и увидеть, что снег возле стен начал оттаивать и прошлогодняя листва мокро блестит на солнце, и вы замираете, совершенно ошалевший, перепуганный и счастливый, — в такой день его тонкие ветви кажутся красноватыми, и на кончиках у них вспыхивающие льдинки, и все дерево мерцает какой-то теплой дымкой, а на самой верхушке его качается ворона и мелодично кряхтит, как лесной закипающий чайник. Так в моем доме начинается весна.
Рядом с этим деревом, под козырьком поленницы, Ланцелот устроил себе курилку: стащил из Круглой комнаты плетеную табуретку и прятал от меня пепельницу за каким-то особым по счету поленом. Табуретка от солнца, дождя и снега выцвела, разболталась и стала несказанно уродливой, — вот тогда Ланцелот был доволен сверх всякой меры. Но когда он только явился, добродушным его назвать было никак нельзя! Он привел с собой злющую облезлую собаку с огромными волчьими лапами и заявил, что это его плата за жилье.
— Вы мне еще спасибо скажете, — пообещал он нам с Профессором, стоявшим в дверях в некоторой растерянности. — Пес будет сторожить, и нам не придется отбиваться от всякого полоумного сброда, который тут кругом по равнинам шорохается. Они только и знают, что вереск жрать да ломиться в двери к таким вот разжиревшим богатеям, как вы.
Профессор побаивался собаки, да и Ланцелот сначала не пришелся ему по душе, но сам Ланцелот был непреклонен и собирался задержаться надолго.
— Мне чтоб окнами на юг, — потребовал он. — Там ближайший замок. Хрен его знает, вдруг оттуда вышлют наемных убийц, чтоб меня прирезать. Но я и сам не так уж прост!
Тут Ланцелот задрал свой засаленный рукав, и выяснилось, что на левой руке от запястья до плеча у него вытатуирован зеленый длиннющий бескрылый дракон с окровавленной пастью, увязанный в несколько десятков вычурных колец.
— Видали? — спросил Ланцелот.
Когда я вносил Ланцелота в свою гостевую книгу и разрисовывал поля рядом с его именем синими геральдическими лилиями, ко мне подкрался Профессор и потихоньку поинтересовался, уверен ли я в том, что у Ланцелота все в порядке с головой.
— Может быть, стоит позвонить в полицию? — предложил он. — Ведь личность с темным прошлым вроде него может представлять опасность для всего города.
Пес на крыльце шумно грыз нарезанную толстыми кружочками превосходную колбасу, стучал хвостом по доскам и смахивал с них рыжие иголки, а ветер влюбленно, легонько сдувал с темных еловых башенок начавший таять розоватый снег. По самым высоким ветвям рассыпалась стеклянными бусинами солнечная деловитость дятловой работы. Я вспомнил время, когда мы с ним работали наперегонки: он стучал клювом, я молотком, и столько было веселой звонкости в этих утомительных осенних днях, как будто мы и вправду помогали друг другу. Я позавидовал дятлу, бросил свои рисунки и ушел в мастерскую — заканчивать новые дверные ручки для второго этажа. Пускай Профессор с Ланцелотом сами разбираются, кто из них сумасшедший.