– Вот! Глубокий смысл! А где уверенность, что он еще сохранился, этот самый глубокий смысл? Так принято! Ненавижу это выражение! Оно ничего не объясняет, а лишь заставляет слепо повиноваться мнению большинства. Но большинство не всегда бывает правым. Кем принято? Когда принято? Почему именно так повелось? И не изменилась ли с тех пор ситуация? Это как в притче про эксперимент с обезьянами. Ну помните, там где подвесили бананы, но при попытке их достать обезьян поливали водой. А потом меняли по одной…
– Да-да, я помню, – согласно кивнул Малахов. – И что ты предлагаешь? Выход какой?
– Я не знаю! Если бы я знал выход, я бы им воспользовался. Но почему так? Вдруг та причина, из-за которой когда-то давно человечество избрало моногамию в качестве пути своего развития, уже давно перестала существовать? У меня есть один друг, который любит повторять: «С изобретением антибиотиков и теста на отцовство проблема супружеской неверности перестала существовать». В чем-то я с ним согласен. Может быть, давным-давно из-за угрозы эпидемии венерических заболеваний пришлось прибегнуть к столь радикальной мере. Ведь почему-то самая молодая из всех основных религий – ислам – гораздо спокойнее относится к полигамии, допускает многоженство. – Они нашли свободную лавку в пустынном месте и присели на нее, чтобы дать небольшой отдых уставшим с непривычки ногам. В быстром ритме большого города почти не осталось места для серьезных физических нагрузок. – Но у нас слишком сильны годами воспитанные убеждения. Я не могу в одиночку переломить стереотипы.
– Ты что же, пытался?
– Да! Представляете, я ведь даже пробовал, аккуратно, конечно же, поговорить с Викой на эту тему. Так сказать, мягко прощупать почву.
– Да брось ты! И каков эффект?
– Да ну, только хуже сделал. Там глухо все, как в танке.
– Ну ты даешь! И что же ты ей предложил?
– Я не предложил. Попытался как бы невзначай перевести разговор на эту тему. Мол, это же неправильно, что мужчина всю свою жизнь живет с одной-единственной женщиной. Может быть, как-то подумать на эту тему? И почему, собственно, измена это плохо? Почему мне должно быть плохо, если близкому для меня человеку хорошо? От меня-то не убудет. Что это? Комплексы, неуверенность в себе, боязнь потерять партнера навсегда?
– А ты сам-то готов к этому? В смысле предоставить ей те же права? Следуя твоей логике, она тоже может завести официальную связь на стороне. Почему нет?
– Честно? Я не знаю. А что вы хотите! – возбудился Арсений, заметив ироничную усмешку профессора. – Во мне тоже сильны стереотипы. Я не могу целиком абстрагироваться от общественного мнения. Но я, по крайней мере, готов это обсуждать. Если бы она пришла и честно мне сказала: так мол и так, мне захотелось чего-то такого-этакого. Я бы задумался. Не факт, что согласился, но, скорее всего, мы бы смогли найти разумный компромисс.
– Сильно! Обычно мужчины не очень-то беспокоятся о чувствах своей женщины. Тем более о ее правах. Заводят романы на стороне и прекрасно себя чувствуют. Но Боже упаси, если сами оказываются в роли рогоносцев. С таким положением дел они никак не готовы мириться!
– Наверное, имеют на это право. У них есть хорошее оправдание: их природа такими сделала. Против нее не попрешь. Но Вика мне никогда не простит измены. Так что же мне делать, Евгений Михайлович?
– Может быть, все ж таки имеет смысл изменить свое отношение? Посмотреть на вещи немного проще. Вдруг и тебе подойдет то, что подходит большинству мужчин?
– То есть вы предлагаете мне врать?
– «Все люди лгут. Это не страшно, никто друг друга не слушает».
– Наверное, не самый лучший контекст для цитаты Эйнштейна, – Козырев явно не ожидал столь откровенного разговора.
– Пойми, Арсений, не то, чтобы я призывал тебя к изменам. Но за все время существования моногамии мужчины не смогли придумать ничего лучшего. Главное – никогда и не при каких обстоятельствах не причинять боль своей женщине. Если у тебя есть потребность – дай ей выход. Иначе беда. Ты все равно не сможешь долго бороться. В конечном итоге сделаешь только хуже. Всем. И себе, и ей, и детям.
Козырев надолго задумался, будто примеряя на себя новую роль.
– Н-нет… Пожалуй, я не смогу. Не смогу предложить Саше довольствоваться положением любовницы. Она достойна большего! А большего я ей дать не могу. Вы знаете, в самые тяжелые моменты я допускал мысль, что, возможно, смог бы предать Вику. Может быть, даже смог бы предать Снежану. Но я знаю совершенно точно: я никогда не смогу предать Платона. Хотя бы даже потому, что его нет рядом с нами и он теперь не в силах повлиять на ситуацию. Но ведь от того, что он умер, он не перестал быть моим сыном, правда ведь? Как же я могу от него отречься, бросить его мать? Отказаться от надежды его вернуть.