- Почему ты смеешься?
- Думал, что раз она меня бросила, то, может, новое что-то построила. Видимо, не судьба этой суке матерью быть?
- Наверно…
- Мда…Хотя чему я удивляюсь? Отец всегда говорил, что эта тварь не способна на теплые чувства. Их у нее атрофировали при рождении.
Он много говорит об отце…
- Сюда зачем приехала? Денег у меня нет, если это нужно.
Неожиданно. Перескакивание с тему на тему — тоже знакомо мне и очень хорошо. Правда. Но я так давно не живу с матерью, что, если честно, уже отвыкнуть успела, поэтому пару раз хлопаю глазами.
- Прости?
- Ну…ты за бабками прикатила?
- Нет.
- Зачем тогда?
- Я только узнала, что ты существуешь и…просто стало интересно.
- Ммм…ну и как? Оправдал ожидания?
Ага. На все сто, твою мать.
- Я могу задать вопрос? - игнорирую его, слегка хмурясь, Эдик усмехается.
- Ну попробуй.
- Ты не знаешь…может быть…твой отец говорил…
- Он мне обо всем рассказывал.
Снова агрессия. Черт, чувак, да ты больной на все голову.
- Хорошо, я не сомневаюсь в этом, мне наоборот в плюс.
- Что ты хочешь узнать? - снова смягчается.
Ох, эти качели чертовы… я себя чувствую, как на тонком льду: идти нужно аккуратно и точно по середине, не переходя невидимые границы. Или отхватишь. Да. Именно так. Я ведь успеваю за миг подметить все ссадины на девушке Эдика. И засосы, и синячки, царапины — он явно не гнушается ничем.
Боже. Я хочу отсюда свалить!!!
- Он ничего не говорил обо мне?
Брат на миг замирает, а потом снова начинает ржать, как придурок. Я было хочу спросить: что смешного на этот раз? Но не успеваю.
В дверях кухни появляется маленькая, щупленькая девочка. На ней только грязная маячка и трусики в горошек. Короткие, криво стриженные волосики сбиты в узел на затылке. В руках она держит какой-то сверток, который прижимает тесно к груди, смотрит на меня так…в момент бьет током изнутри.
Я себя в ней узнаю.
Вижу разбитые коленки, синяки на ножках, на ручках, красный нос…
Это я…точно я…
- Твою мать, Соня, я сказал: занимайся ребенком!
- Он не мой! Сам ей занимайся!
В этот момент Эдик громко цыкает и идет в сторону малышки, которую резко хватает за руку и грубо толкает в сторону комнаты. Потом гаркает.
- Пошла в комнату! Не смей выходить из нее! Тварь мелкая…
Каждое слово бьет по мне наковальней. Девочка не издает ни звука, но это что? Я тоже не издавала. Молчала до последнего, потому что иначе хуже будет. Сколько ей лет, если она это правило уже знает? Я то до него дошла только к семи годам…
Тем временем он возвращается обратно. Встаёт у кухонной гарнитуры, мерзко усмехается, будто король мира. Мудак ты сранный!
- Ничего он не говорил о тебе. Думаешь, что твой отец тоже?! Хрена с два. Он только мой. От кого эта сука тебя поимела — без понятия.
Слова меня не ранят, это благо. Быть его рлдственником на сто процентов? Лучше убейте. Да и не смотрю я на него совсем — взгляда не могу оторвать от малышки, которая сидит на каком-то пледе на полу, как собака. Она нежно гладит сверток, сама старается не плакать, но слезки срываются с глаз — а меня режет.
- Кто эта девочка? - шепчу, он цыкает.
- Дочь моя. Тайка.
- Тайка?
- Таисия, - мерзко тянет тупая телка на подоконнике, - Мать ее такая же овца, как ваша.
Смотрю на нее с непониманием, а что? Ей только волю дай поучаствовать в разговоре. Усмехается и плечами жмет.
- Имя дебильное выбрала. Любила читать. Сранный, книжный червь.
- Соня, завали!
- Ой, - закатывает глаза, но продолжает, глядя на меня, - Умерла полтора года назад. Рак. Какая жалость.
- Я сказал: завали!
Брат быстро подходит к ней и хватает за волосы, пока «Соня» верещит.
- Хочу и буду говорить, понял?! Сдохла она, а мне остался этот довесок…Я не нанималась…
Сука ты. Господи, какая же ты тварь…
- Тварь вонючая!
Он ее толкает, снова надвигается — понятно. Сейчас начнется драка. Я ее вынести не могу: слишком сложно. Срываюсь с места и покидаю квартиру, чтобы никогда сюда не вернуться. Как будто в прошлом ведь побывала…
Но ночью, лежа без сна, я не могу выбросить Таисию из головы. Только и думаю, вспоминаю каждую деталь маленькой фигурки. Себя вспоминаю.
И возвращаюсь на следующий же день…
- Снова ты?
Сонька с фингалом открывает мне дверь, я поджимаю губы и спрашиваю.
- Где Эдуард?
- Спит.
- Я могу зайти?
- Ну…заходи.
Фыркает, пропускает.
Здесь еще хуже, чем было вчера. Посуду, конечно же, никто не мыл, только добавил. И среди всего этого срача сидит она — малышка.
- Это ее завтрак? - тихо спрашиваю, глядя с сомнением на корку хлеба и шмоток дешевой колбасы, - Ей такое нельзя есть.