Он подходит, листая блокнот и не поднимая на меня глаз.
— Едва ушел, да? Мне нужно будет…
— Тед! Иди сюда, посмотри!
Тед поднимает глаза и видит за открытыми воротами ошарашенных солдат. Бросает мне:
— Подожди здесь.
Он выбегает наружу и замирает рядом с охранниками, глядя вслед небывало бодрым зомби, бегущим, совсем как живые. Мне остается только представлять, что написано у них на лицах, когда внутри все бурлит, а земля с отвратительной очевидностью уходит из-под ног.
Пока обо мне не вспомнили, поворачиваюсь и бегу прочь. Залетаю в темный коридор и мчусь вперед, к свету на другом конце туннеля, даже не зная, где я — в родовом канале или на дороге в рай.
Что я натворил? Так или иначе, отступать некуда Укрытый полумраком красного вечернего неба, я вступаю в мир живых.
Спортивная арена, которую Джули зовет домом, непостижимо огромная. Наверное, это один из "суперстадионов", рассчитанный на два мероприятия одновременно и построенный еще в те времена, когда величайшим затруднением для большинства людей было куда пойти развлечься. Снаружи смотреть особо не на что — гигантский бетонный забор овальной формы, бетонный ковчег, который даже Господу не удалось спустить на воду. Но изнутри у Стадиона есть душа: здесь царит хаос, стремящийся к порядку, — как если бы бесконечные бразильские трущобы спроектировал архитектор-модернист.
Вместо трибун повсюду высятся миниатюрные небоскребы — шаткие башенки, маленькие, но высокие — максимум жилья на минимум площади. Стены собраны из мешанины вторсырья: одна башня внизу бетонная, но чем выше, тем более хлипкой она становится — бетон сменяется сталью, сталь — пластиком, а завершается все это девятым этажом, сбитым на соплях из подмоченной фанеры. Кажется, большая часть зданий готова развалиться от малейшего ветерка, но их скрепляет жесткая сеть стальных канатов, тянущихся от башни к башне и накрепко соединяющих все домики в единую конструкцию. Надо всем этим нависают стены Стадиона, ощетинившиеся вырванными трубами, проводами и стержнями арматуры. Тусклые уличные фонари мерцают оранжевым, и Стадион — этот игрушечный город — задыхается в хаосе теней.
Стоит выйти из туннеля, в мои ноздри бьет сокрушительный запах жизни. Он повсюду — сладкий и до боли сильный, я как будто тону во флаконе с духами. Но даже в этом смоге я чувствую Джули. Ее запах выбивается из хаоса, зовет, как голос под водой.
Я иду на зов.
Улицы здесь не шире тротуаров снаружи — узкие дорожки, залитые асфальтом поверх искусственного газона. Местами газон пробивается наружу, как пронзительно-зеленый мох. Нигде нет ни названий улиц, ни указателей. Вместо имен президентов и названий деревьев — белые примитивные рисунки: яблоко, мяч, кошка, собака — будто иллюстрации из букваря. Грязь везде, она покрывает асфальт ровным слоем, а по углам скапливаются ошметки повседневной жизни — жестянки, окурки, использованные презервативы и гильзы.
Я очень стараюсь не глазеть по сторонам, как турист, но мой взгляд приклеивается к каждой обочине, каждой крыше — им управляет что-то посильнее праздного любопытства. Я никогда здесь не был, но мной завладел призрак узнавания, ностальгии. Иду по улице, которая, видимо, называется "улица Глаза", и во мне просыпается память.
Здесь все началось. Сюда нас отправили, когда затопило берега. Когда полетели бомбы. Когда наши друзья умерли и восстали из мертвых беспощадными незнакомцами.
Это говорит не Перри. Это нестройный хор всех поглощенных мной жизней, собравшихся во мраке моего подсознания пропустить стаканчик и предаться воспоминаниям.
Флаг-авеню, изукрашенная цветами национального флага еще в те времена, когда нации существовали и их цвета имели значение. Улица Ружей, где они разбили первые военные лагеря и планировали военные действия против бессчетных врагов — и мертвых, и живых.
Держусь как можно ближе к стене, опустив голову. Если на пути попадается прохожий, до последнего смотрю прямо перед собой и только потом, чтобы не показаться странным, мельком встречаюсь с ним взглядом. Неловко киваем друг другу и расходимся.
Карточный домик цивилизации развалился чуть ли не сам по себе. Несколько слабых порывов ветра — и все. Равновесие разрушено, чары рассеялись. Законопослушные граждане обнаружили, что их сковывают лишь воображаемые границы. У них были нужды, средства и возможности — и они ими воспользовались. Стоило выключить свет — все прекратили притворяться.