— Стойте, — говорю я девушкам и поднимаюсь наверх.
— Куда это он? — чуть слышно спрашивает Нора. — Это же…
Останавливаюсь перед могилой и гляжу на имя на камне. У меня подкашиваются ноги, как будто передо мной разверзлась бездна, и какая-то темная, неодолимая сила тянет меня внутрь. Еще один толчок в животе, рывок за ствол мозга…
Я падаю.
Я Перри Кельвин, и сегодня последний день моей жизни. Как это странно — проснуться с таким знанием. Всю жизнь я воевал с будильником, снова и снова хлопал ПО кнопке и оттягивал подъем на десять минут, с каждым разом презирая себя все больше, пока наконец стыд не выгонял меня из-под одеяла. Только в самое солнечное утро, в редкий день, полный жизни и смысла, я могу легко проснуться и сразу встать. Как странно, что сегодня такой день.
Выскальзываю из замерзших объятий Джули — она тихо всхлипывает во сне — и встаю. Она подтягивает к себе мою половину одеяла и отворачивается к стене. Джули проспит еще много часов, и ей будут сниться бесконечные пейзажи и новорожденные звезды удивительных и пугающих расцветок. Если бы я сейчас не встал, то, проснувшись, она принялась бы расписывать мне свои сны во всех деталях, со всеми дикими сюжетными поворотами и сюрреалистическими образами, для нее яркими, а для меня бессмысленными. Когда-то я дорожил этими ее рассказами, и ее душевное смятение приносило мне горькую радость, но рано или поздно всему настает конец. Наклоняюсь поцеловать Джули на прощание, но губы сами собой поджимаются, и я отстраняюсь, даже не коснувшись.
Два года назад на папу упала стена, которую он строил, и я остался сиротой. Я тоскую по нему вот уже семьсот тридцать дней, а по маме — еще дольше. Завтра я уже не буду тосковать. Спускаюсь по круговой лестнице проклятого дома отбросов и выхожу в город. Папа, мама, дедушка, друзья… завтра я ни по кому не буду тосковать.
Еще рано, солнце едва поднялось из-за гор, но город не спит. Улицы кишат рабочими, ремонтниками, мамашами с заплечными люльками и приемными мамашами, выгуливающими, как скот, целые шеренги ничьих детей.
Вдалеке кто-то играет на кларнете. Утренний воздух дрожит, как будто поют птицы. Я стараюсь не слушать. Не хочу музыку, не хочу розовый восход. Все кругом лжет. Уродство этого мира невыносимо, и редкие ошметки красоты только делают хуже.
Добираюсь до административного здания на улице Острова и сообщаю секретарю, что у меня на семь назначена встреча с генералом Гриджо. Она провожает меня в кабинет и закрывает за мной дверь. Генерал занят с какими-то документами. Не отрывая от них глаз, поднимает указательный палец. Я стою и жду, разглядывая стены. Фото Джули. Фото ее матери. Полинялая фотография генерала с полковником Россо — оба еще молодые, в армейской форме США стоят и курят на фоне затопленного Нью-Йорка. Рядом — та же сцена, но на заднем плане разрушенный Лондон. Тут же и Париж в руинах после бомбежки. Догорающий Рим.
Наконец генерал откладывает бумаги. Снимает очки и поднимает на меня глаза:
— Мистер Кельвин.
— Сэр.
— Ваша первая вылазка во главе группы.
— Да, сэр.
— Вы готовы?
На мгновение запинаюсь — перед глазами мелькают кони, виолончелисты, красные губы и красное кино — они пытаются сбить меня с курса, но я прожигаю их, как старую кинопленку.
— Да, сэр.
— Отлично. Вот ваш пропуск. Полковник Россо ждет вас в клубе с заданием.
— Спасибо, сэр. — Я беру бумаги и поворачиваюсь к выходу, но останавливаюсь на пороге. — Сэр? — Мой голос чуть слышно дрожит, хотя я и клялся себе, что буду держать себя в руках.
— Что, Перри?
— Разрешите задать вопрос, сэр.
— Спрашивай.
Облизываю пересохшие губы.
— Сэр, у всего этого есть смысл?
— О чем ты?
— Есть смысл продолжать все это делать? Ходить на вылазки… и вообще.
— Перри, я боюсь, что не понимаю твоего вопроса. То, что мы приносим с вылазок, помогает нам выжить.
— А зачем мы выживаем? Потому что рано или поздно мир станет лучше? Мы ради этого стараемся?
— Возможно, — отвечает он. Его лицо совершенно бесстрастно.
— А сейчас? — Мой голос унизительно дрожит, но я больше не могу его контролировать. — Прямо сейчас? Есть у вас хоть что-нибудь, ради чего стоит жить?
— Перри…
— Пожалуйста, ответьте, сэр. Пожалуйста.
Глаза Гриджо холодны, как мрамор. Какое-то слово формируется у него во рту, но так и не звучит. Он поджимает губы.