— Но тогда какого черта ты считаешь, что вам надо уезжать?
— Не думаю, что для вас это прозвучит убедительно.
— И все же.
— Я становлюсь другим человеком, Лэрри. Нелегко это. Но я делаюсь гораздо счастливее, чем был когда-нибудь. Я учусь… честности чувств. Но все старые привычки, вся рутина — они здесь. И они держат меня. Игра стоит свеч — для нас обоих — начать новую жизнь, во всех ее проявлениях. Возможно, я не буду таким хорошим полицейским, как прежде. Мег, кажется, считает, что буду еще более хорошим. Но где-то нам надо это выяснить. Мои объяснения приняты?
— Боюсь, вынужден их принять. — Он вздохнул. — Напишу характеристики, какие нужны.
— Месяц считая с сегодняшнего дня — это нормально?
— Нормально, Фенн. Отцы города добрые души, вернут тебе ровно половину того, что ты внес в пенсионный фонд, но с заявлением ты не тяни. В финансовом управлении спешить не любят.
Докерти нагнал меня, когда я спускался по лестнице. Он был похож на человека, направляющегося на прием в посольство.
— Чему это ты ухмыляешься, старина? — спросил он. — Прямо похотливец какой-то, уж меня-то не обмануть. Что-то аппетитное у тебя припасено наверняка. Ты сам на себя не похож.
— Очень даже аппетитное.
— И без предрассудков в отношении полицейских.
— Разве что чуть-чуть. Но мне удастся ее разубедить. Как раз иду ей звонить.
— Что же это за идиотское создание, которое ты соблазняешь, лейтенант?
— Моя жена.
После десятисекундного молчания он со вздохом проговорил:
— По поводу ее вкуса не стану ничего говорить, старина. Но у тебя — безукоризненный.