— Она же старая! Зачем? — крикнул Лесь, словно его ранил камень, кинутый в лебедя Зину.
Тетка Гриппа отвернулась.
— А ни за чем. Пустая душа. У кого душа пустая, тому все равно что губить. Жизнь потопчут, судьбу человеческую, не оглянутся. Где пройдут — трава не растет.
Лесь сжал кулак. Печенье превратилось в крошки. Бросил уткам. Не для кого беречь.
Колотыркин спросил:
— Рана была глубокая?
— Да ни раны, ни крови. Посторонись, — и лопатой выбросила на сушу черные водоросли.
Ушли от пруда. Нальют чистой воды, запустят рыб, запоет поющая лягушка, и утки будут становиться вверх хвостиками. Все будет опять. Только не будет лебедя Зины, сердитой, беспомощной, мудрой, доверчивой. Это я, Лесь, сделал, чтобы она доверяла людям. Я виноват. Я! Я!..
Среди ночи Лев-Лев проснулся и увидал: на подоконнике в лунном свете сидит Лесь, обняв колени.
— Ты почему не спишь, мальчик?
— Дед, можно убить, чтоб никакой раны?
— Ты бы лег, мальчик.
Лесь не пошевелился. Лунный свет блестел на его согнутых коленках и голых плечах. За окном серебрился тополь и таинственно сияли горы.
Дед проговорил тихо, будто подумал вслух:
— Можно без пули. Несправедливое слово может убить хорошего человека.
Лесь повернулся. Луна осветила макушку, засиял ершик волос, а лицо стало невидимо в темноте комнаты.
— Насмерть? — быстро спросил Лесь.
— Не обязательно насмерть. Но все равно убить, потому что злое слово ударило, человек потерял веру в себя, в свои силы, решил, что никому не нужен, ничего не сможет. Руки опустятся, силы оставят. Так можно убить словом…
Лесь пожал плечами: совсем не про то говорит Дед.
— Ну зачем среди ночи думать о грустном, Лесик? Ты ляг, а я тебе расскажу смешное. Вчера по набережной шла мать с мальчиком. Не больше Димки. Он так ревел, что люди останавливались. Я даже выскочил из киоска, глажу его по голове, пытаюсь разобрать за этими страшными рыданиями что-нибудь членораздельное, хочу помочь. Знаешь, что он кричал? «Хочу гладить козла!» Мировая трагедия, подайте ему козла, и сию минуту! Ты меня слышишь, Лесь?
Наверно, Лесь не слышал. Он все думал и думал. В небе за его головой луну заслонило облако, засветилось по краю.
— Дед, а злого человека тоже можно убить словом?
Дед прогудел себе под нос, как всегда, когда что-то обдумывал.
— Это труднее. На плохих людях, как ни грустно, нарастает непробойная шкура, броня. Но если хорошие люди возьмутся… Да, громкое, правдивое слово может ее пробить.
— Нет, чтоб насмерть, — сказал Лесь.
— Ты сегодня кровожадный, Лесик, Так нельзя…
— Нет, можно! — Лесь спрыгнул с подоконника, опустился на корточки у раскладушки. — Дед, он говорит, что не обманул маму Алю. Потому что никакой Дульсинеи нет, ее выдумал Дон Кихот!
Лев-Лев сразу понял, о ком речь, хотя они никогда не говорили о том человеке. Они оба о нем думали.
— Ну, и… — помолчав, спросил Лев-Лев.
— Я же помнил, она там была, была! — Лесь едва не скрипнул зубами с досады. — Я все переискал. Ее нет. Дон Кихот и правда ее выдумал… — Лесь в нетерпении всматривался в облитое лунным светом лицо Деда.
— Что из того следует? — сказал Лев-Лев. — Самого Дон Кихота тоже выдумал Мигель де Сервантес, писатель. Сервантес давно умер, а Дон Кихот и сегодня продолжает свое дело и в награду получает свою вечную порцию синяков и шишек. Ну и что? Зато мальчики нашего атомного века сооружают себе мечи и латы. И даже без них, просто так, в жизни понемногу бывают Дон Кихотами. Хотя сами посмеиваются над ним, но… — Лев-Лев развел руками и подвигал бровями, — бывают! Значит, он нужен, он жив! А возможен Дон Кихот без Дульсинеи? Нет. Значит, и она есть.
— Да, да, Дед! — горячо откликнулся Лесь. — Я так и знал, он обманщик. Я ненавижу его. И я рад, что павлины там у него кувыр…
Он вскочил, обожженный догадкой. Заметался по комнате, босыми ногами — по лунным квадратам.
— Душенька… Палка с набалдашником… — бормотал он. — Защитник слабых и угнетенных… Стоял и смотрел… — В смятении Лесь протянул руки к Деду.
— Ты что, мой хороший, о чем ты? — встревожился Дед.
— Она была совсем старая и доверчивая, лебедь Зина… — В голосе Леся Дед услышал тоску и боль. — У нее сердце не выдержало, раз камень… Оно разорвалось…
Дед встал. Сгреб Леся в охапку, прижал к себе. Лесь дрожал. Но плечи его, руки были неподатливы. Он весь был напряжен.
Дед увидел: мальчишеское лицо мужественно и непроницаемо.
ГЛАВА 11
— О, Дульсинея Тобосская… Да наградит тебя небо судьбою счастливой, и да пошлет оно тебе всё, что ты у него ни попросишь.