Через десять минут все станет ясно, но возможно, что будет поздно.
Наша артиллерия начинает бить из леса Ганайоши, и воздушная волна легко подталкивает нас в спину. Снаряды громко поют и рвутся в окрестностях Надятада. Теперь воздушная волна бьет нам в лицо. Эти мощные толчки то сзади, то спереди чередуются с равными промежутками. Взрывы в Предмостье едва слышны.
Командир «мельников», которые обороняют Предмостье, докладывает по телефону, что немцы из противотанковой пушки продырявили глинобитные постройки у мельницы. Солдаты укрыты в блиндажах и землянках, тех самых землянках, крытых дубовыми стволами и засыпанных сверху землей, в которых матово поблескивают створки от гардеробов с наклеенными на них фотографиями венгерских балерин.
Что-то сжимает офицеру горло. Телефонная трубка издает треск и опять оглушает. Спрашиваем друг друга глазами, что случилось.
В ста шагах от нас, около «Моста смерти», раздаются взрывы мин, осколки рикошетом бьют в бетонные опоры. Потрескавшиеся губы капитана расклеиваются:
— Огонь перенесли.
Это значит, что опущен смертоносный барьер между мельницей и позициями дружины, что нас атакуют и бог знает, что будет потом.
На Предмостье уже рвутся ручные гранаты, вспыхивает автоматная стрельба. Капитан Цонков шарит по земле, отыскивая свой автомат.
Связист с каской на голове, плотно сжав губы, уползает устранять повреждение кабеля. Я что-то ему говорю с деланной бодростью, но все это выглядит фальшиво, потому что губы мои плотно сжаты. Какой-то солдат смотрит на Манту, как на исповедника. Смотрит и спрашивает:
— Удержимся ли, а, господин комиссар?
Манте хочется заорать, но разве закричишь на человека, который смотрит на тебя с верой?! Лучше промолчать, сделать вид, что не слышал. А капитан нажимает химическим карандашом на блокнот для боевых донесений. Его коллега Карчев стал чернее обычного, а трость, с которой он прогуливался по позициям, куда-то забросил. Его кадык торчит над воротником, а губы шелушатся от сухости. Два солдата из отделения командования стоят сгорбившись, потому что блиндаж слишком низок.
Капитан вручает им по записке. Текст на разлинованных листках одинаков. Одинаковы на двух записках и адреса. Солдаты могут быть из Козлеца или Конуша, но они понимают, что значит, когда двоим дают одинаковые донесения. Если наткнется о пулю один, другой доберется до Предмостья. Они посматривают друг на друга недоверчиво, как будто подозревая один другого в чем-то. Солдаты просят божью матерь: если кому доведется встретиться с пулей, то пусть это будет не он, а другой.
Оба солдата несут один и тот же приказ: не отступать, роте организовать круговую оборону. Только так можно облегчить контрудар дружины.
Пытаемся по грохоту отгадать, что происходит там, а там стрельба, мрак и суматоха. Командир взвода связи беспрестанно вертит рукоятку телефона и хрипло кричит:
— Алло, алло!.. Я «Янтра»!..
Но оборванному проводу нет дела до того, что охрипший подпоручик дерет себе горло перед немой телефонной трубкой.
Чья-то рука откидывает брезент у входа в блиндаж, в проеме появляется бородатое лицо. Ни приветствия, ни рапорта! Кому нужны сейчас твои рапорты с поднятой к козырьку рукой!
— Патронов и гранат, господин капитан! Иначе отойдем…
Солдат с плацдарма черен, одежда в грязи.
Капитан Цонков приказывает мне глазами — сейчас слово ничто в сравнении со взглядом! Иду с пистолетом собирать штабных связных. А они, подлецы, прирожденные связные или ставшие ими из желания угодить начальству, быть у него на виду, попрятались. Маузер играет у меня в руке: «А ну немедленно сюда, начальнические прихвостни! Держите-ка ящики с патронами вместо кувшинов с водой! Коробки с капсюлями — отдельно от гранат! Я поведу вас…» И мне было приятно, когда связные угадывали мои желания, прежде чем я сам понимал, чего мне хочется!..
Связные с сопением ползут по спуску, доски тяжелых ящиков стонут на окованной льдом земле. Я сказал им, что ординарцы живут со стадным чувством, но здесь запретил им скучиваться. Чувствую, что ползут на расстоянии друг от друга — запомнили сказанное.
Вода в канале поплескивает, белеет вдруг от ракеты и движется, движется, движется. Вода тяжелая, ленивая. Когда ракета гаснет, она вначале превращается в подсолнечное масло, потом — в деготь…
Матушка моя Риня! Откуда ты берешь свои воды? Одним духом тебя перемахнул. Не только я, но и вся команда связных, которые уже не вертятся услужливо перед начальством, а ползут, таща ящики с патронами…
Бетонная громада, запрудившая канал, осталась позади. Под ногами скрипит песок. Выстрелы сверкают совсем близко. Пули впиваются в землю, отлетают рикошетом. Сопения солдат не слышно, но я знаю, что они ползут следом. Соскакиваем в какой-то ход сообщения. Мне становится легче. В занавешенной брезентом землянке подпоручик вскрывает лопатой ящики. Шинель подпоручика разорвана, плечи его засыпаны известковой пылью. Он дерется за мельницу, и белый порошок напоминает мучную пыль.