Солнце сейчас просвечивает кусты насквозь; платаны и кипарисы расступились и обнажили землю; сосняк на вершине горы стал низеньким. Это не Аязмо! Разве под таким ветхим одеялом может ночью укрыться столько людей?!
Солнце, которое сделало кусты прозрачными, повисло, зацепившись за ветви акаций. Оно блестит, как начищенная медная тарелка. По зеленым, свежепокрашенным оконным рамам казармы бегают солнечные зайчики. Побеленные известью стены похожи на чистенькие яйца, которые приготовили, чтобы покрасить к пасхе… Капитан Калчев в полной амуниции топчется перед штабом на одном месте, то и дело посматривая на часы. Скоро труба соберет на плац весь полк…
Полк строится, но не так, как обычно. Солдаты — отдельно от начальства; унтер-офицеры и фельдфебели — отдельно от офицеров. Командиры взводов стоят спиной к фельдфебелям, командиры рот — к командирам взводов, командиры дружин — к командирам рот, а командир полка повернулся спиной ко всему полку. Расстояние между начальником и подчиненным — десять шагов. Это для того, чтобы «вышестоящие» не слышали, о чем спрашивают «нижестоящих»… Начинается инспекторская проверка!
Командир дивизии — двойные лампасы, желтые аксельбанты и генеральский крест на шее — идет медленно. За ним следует адъютант с большим блокнотом в руках. Эти адъютанты, как цирюльники, массируют суету в начальнической душе и, пока массируют, нашептывают то одно, то другое, а потом услышанное начинает или благоухать, или сильно попахивать… Генерал идет к солдатам и с улыбкой подсказывает, что они могут исповедоваться перед ним. Если у кого наболело на душе, пусть раскроется, но в меру — фельдфебель не услышит…
Если взглянуть сверху, полк кажется похожим на пирамиду, расчерченную полосами. Основу пирамиды составляют четыре шеренги солдат, вершину — командир полка. Как кол, он торчит одиноко, покинутый подхалимами, униженный сочувствием тех, кто ему предан, и злорадством тех, кто метит на его место. В центре пирамиды застыли по стойке «смирно» унтер-офицеры, готовые лопнуть от напряжения; командиры взводов оглядываются, пытаясь на расстоянии узнать, что происходит; командиры рот смотрят на все с достоинством, их рассеянные взгляды останавливаются на антенне над зданием штаба, но они не видят ее; в узкой части пирамиды командиры дружин, как люди в годах, отстегнули сабли и опираются на эфесы, перенося на них тяжесть то с левой, то с правой ноги. Командир полка оборачивается и смотрит сквозь шеренги стоящих — не для того, чтобы увидеть что-то, а для того, чтобы напомнить кому следует, что он здесь, на своем месте…
Генерал идет между шеренгами солдат. От него исходит приятное благоухание. Вот он рядом и в то же время так далеко. Одним словом — генерал. Разве какой-нибудь Минё или Нанё осмелится рассказывать ему о своих мелких делах? Как он может жаловаться, когда в горле пересохло и губы слиплись, а от красных лампасов в глазах рябит…
Командир батареи полка подпоручик Стойчев — спица от большого колеса. Не оборачиваясь, он угадывает, что генерал остановился около фельдфебелей. Подпоручик незаметно для других записывает в блокноте для донесений: «Ничего страшного! Им деньги платят…» Он отрывает листок, скатывает из него шарик и бросает командиру противотанковой батареи. Если бы он мог добросить скомканную бумажку до вершины пирамиды, командир полка понял бы, что, чем сильнее сужается пирамида, тем больше становятся оклады, тем меньше остается причин для переживаний…
У майора Панкова красивая жена и низкая зарплата. Зарплата низкая, но красивая жена перевешивает чашу весов, и накопившаяся обида улетучивается, как дым. Когда есть что терять, становишься трусом. Так Панков стал Паниковым. За день до инспекторской проверки он уходил из канцелярии дружины и возвращался, снова уходил и возвращался, намереваясь опустить в ящик записку о чем-то важном, что позволило бы ему смотреть на мир открытыми глазами. Этот крупный мужчина кажется сейчас таким маленьким. Рассказываю ему о том, как подвыпивший Ганё Лечев каждую курицу за две считал — одним словом, намекаю ему, что когда на банкете рекой польется красное вино, то и командир дивизии посчитает курицу за две. Рассказываю эту историю для того, чтобы майор не переживал раньше времени, но он меня не слышит. Он трогает возле носа несуществующую бородавку и вздыхает: