Из глубокого окопа тянет могильным холодом. Взрывы раскачивают влажный мрак. Сердце мое подскочило к горлу… В землянке перевязывают руки солдату. Это Георгий из Храбырцов! Стрелял стоя — раскаленный кожух ручного пулемета сжег ему ладони до костей. Можно представить, что было, если он не почувствовал, что горят собственные руки! Взвод немцев наскочил на секретный пост. Георгий перемолол их.
Один из наших примеряет себе на голову немецкие шапки и обижается:
— Эти нас шапками забрасывают и ждут, когда побежим…
Солдаты заряжают для боевого охранения опустевшие диски — патроны в свете керосинового фонаря матово блестят. Георгий выходит из землянки — в дверях разворачивается, чтобы не задеть руки. Его отправят в лазарет… Подпоручик Белчев смотрит на меня как-то по-особенному. Что, Белчев? Не удираю ведь, чтобы так смотреть на меня!.. Крути ручку телефона и докладывай в дружину о том, что здесь нас могут лишь поскоблить кончиком ножа, чтобы вогнать его в другом месте… Белчев понимает и уже не смотрит по-особому. Снаружи стало тихо, только лед на лужах хрустит под ногами. Забинтованные руки Георгия белеют во мраке, белеет и тонкая, острая, как клинок, снежная полоска по краю канала…
Не успел войти в штаб дружины, как дежурный телефонист подает мне трубку. Голос Манты тоненький и далекий. Даже если бы он стал еще тоньше, я бы узнал его. Мир может расколоться пополам, но в этом голосе будет играть шалость… Я не спрашиваю, зачем он меня ищет, а говорю ему про забинтованные руки Георгия из Храбырцов и про немецкие шапки рассказываю.
— О каких шапках ты мне заливаешь, а? — спрашивает Манта.
— Альпинистские, с эдельвейсами… Пообсыпали мы колпаки с них, завтра будем собирать граблями. И два пулемета оставили нам на память.
— Ты мне собери…
То, что Манта попросил меня собрать, не для записи на бумаге в мирное время, но на войне к месту. Адъютант звонит из штаба полка в Эржебете: капитану Цонкову с резервной дружиной быть в готовности номер один, потому что брошенные пулеметы и растерянные шапки — это приманка, которая может застрять у нас в горле.
Адъютант передает приказ. Командир полка ходит, наверное, перед разложенными штабными картами. Полковник часто пьет чай, может, еще будет пить. Ошибаются те, кто думает, что чаем балуются только люди, у которых все в порядке…
Телефонная трубка глохнет. Меня поднимает на ноги неожиданный гул. Взрывы артиллерии противника сверкают вдоль канала. Начинаю понимать, что событие с нашим боевым охранением — мелочь: два брошенных пулемета и обгоревшие ладони Георгия. Сейчас в каменной мельнице на Предмостье вертятся огненные жернова, перемалывая мясо и кости. Там, отрезанная от нас, сражается целая рота. Выдержат или погибнут?.. Должны выдержать!
Мне хочется самому себе влепить пощечину. Надо же было так легкомысленно трепаться по телефону о шапках с эдельвейсами… И ты хорош, господин майор! Как твои вымытые ножки? Не хочешь ли и талька, припудрить распаренный зад?..
Майор Стоев мигает из-за толстых стекол очков. Кто он, тот человек, который сунул в руки трусливых бездельников семьсот жизней? Кто он?
Ветер то доносит к нам, то относит в сторону звуки стрельбы возле мельницы. Чай полкового командира остался недопитым. Где-то тарахтит тягач — меняют позиции противотанковые орудия. Наверное, и резервная дружина выходит на исходные рубежи. Солдаты идут молча. Молча занимают окопы запасной позиции. Совсем онемели люди! Только лопаты глухо долбят землю…
Манта! У тебя сил хватит на троих. Позвони сейчас, скажи: «Намели мы их! Жаль только недопитого чая полкового командира!..» Скажи так, чтобы у меня на душе посветлело…
Мы уже второй месяц в окопах. Насмотрелись на погасшие фабричные трубы Этвешкёни. Надоел нам и Хенес. Хенес — село с развороченными снарядами домами. Улицы его цепляются за нас изорванными проводами, во дворах ржавеют плуги. На школьном дворе мокнет безногий рояль… Никак нельзя обойти Хенес. Все дороги ведут через него… Заиндевевший лес вокруг выглядит совсем по-иному. По его просекам носятся одичавшие серны. Графское наследство! Приложись один раз к автомату и ступай собирать серновые рожки да ножки на рукоятки охотничьих ножей… В канале Рини собирать нечего. Риня тащит ледяные куски — от взрывов мин и бомб рыба вся всплыла вверх животом…
Я приказал Марину поднять свое отделение и построить деревянный мост над каналом. По нему должны переправиться разведчики — нам нужен «язык». Уже темнеет, через час-другой прибудут полковые разведчики, а моста нет. Вместо того чтобы строить мост, Марин подогревает в землянке алюминиевый котелок с муравьями и рассказывает солдатам о каких-то одичавших курах, которые разбудили в нем зверя. Ночью возле курятника его внимание привлек покинутый домик. В домике на стене что-то трещало и светилось, да так, что Марин испугался и убежал. А утром увидел, что трещали и светились часы с гирями и фосфорным циферблатом. Выматерился он от души, и самому перед собой стало стыдно…