Плечи его затряслись от смеха. Нам стало весело.
Он принялся рассказывать мне о том, что «читал» в последнее время, что «смотрел». Мне становился ясным наш вчерашний разговор по телефону, когда Гайдаров, уловив мое смущение, сказал мне:
— Я чувствую себя совсем естественно среди окружающих предметов. Ты говоришь со мной по телефону и имеешь о моей обстановке некоторое представление. То же самое и со мной. Не видя Витоши, я ношу ее в своем воображении. Такое же представление я распространяю на весь мир…
Итак, мы уже могли отправляться.
Прошли между знамен и солдат. Лучшие подразделения гарнизона были выстроены в каре, а в громкоговорителях чей-то голос перечислял знаменательные даты победы. С трибуны говорил офицер. Он был довольно далеко, и репродукторы приближали его к нам. Фоторепортеры сновали взад-вперед с аппаратами и вспышками. Их суетливые усилия документировать историю были искренними, и событие выглядело значительным. Какой-то вежливый майор с блестящим поясом из серебряных нитей поверх парадного кителя принес нам два стула, и мы сели в сторонке под свежей зеленью распустившихся тополей. Я описывал Гайдарову все, что происходило вокруг, он кивал головой в знак согласия и удивлялся, что когда-то для него все это было таким важным. Вблизи переминались с ноги на ногу музыканты. На их медных инструментах вспыхивали и гасли золотые блики солнца. Еще в общевойсковой больнице Гайдаров забыл цвета. У него осталось смутное представление только о желтом, и он поддерживал его с помощью воображаемого блеска духовой музыки.
— Сейчас перед моими глазами непрерывно бушуют цвета… — сказал он мне.
Он говорил о глазах, а они навсегда уснули под плотно закрывшимися веками.
Люди были заняты важными делами: стояли, слушали, фотографировали, передвигались, стараясь попасть в кинокамеру. А Гайдаров вспоминал, как один впавший в панику начальник штаба бессмысленно отправил его с целой моторизованной ротой на минное поле, под автоматный огонь противника, как солдаты принесли его, окровавленного, слепого, без ноги.
Он говорил о бездарных, слабонервных, безответственных. Он мог негодовать, но не делал этого, а искал какого-то объяснения их поведению, чтобы простить все.
Возле нас стояли офицеры послевоенного поколения. Для них военная история — счастливое совпадение фактов и оперативного искусства, а мне хотелось, чтобы они не забывали и о дравских подпоручиках…
Когда Гайдаров сумел победить свою судьбу, у него и в мыслях не было служить кому-то примером. Он даже что-то сказал о людях, выдумывающих для себя благородную роль, чтобы превратить ее в упрек другим. Слепой подпоручик с отличием закончил юридический факультет не для того, чтобы изумлять нас. Я видел его научные труды по международному праву, магнитофоны, на которые он диктует свои юридические статьи… И мне захотелось вдруг встать перед выстроенными в каре курсантами и приказать им отдать ему честь. Но мой старый знакомый сидел на стуле в темных очках и синем костюме, далекий от мира, в котором суетились фоторепортеры и громкоговорители перечисляли в точной последовательности знаменательные даты победы.
УНТЕР-ОФИЦЕРСКАЯ ВЕЧЕРИНКА
Кому сейчас есть дело до тактической подготовки одного моего друга, бывшего командира полка? Никому! Но долго еще будут говорить о выжженной на территории казарм траве, о малярах, о насосах для опрыскивания винограда и мешке зеленой краски, с помощью которой этот командир рассмешил целую армию…
Жаркое лето лизнуло раскаленным языком траву и то, что называется полковым парком. На самом деле никакого парка не было, а были пырей, одуванчики и подорожник, опаленные черной оспой. И страшно, и тяжело на душе, а что это за войско с плохим настроением! Спустя день-два в полку ожидалось прибытие комиссии с проверкой. Любая комиссия, когда она пройдет через свежий от зелени район казарм, когда запестрят у нее в глазах цветочные клумбы, огражденные побеленными речными камнями, когда будут попадаться повсюду на плацу щиты из черных досок, а ее очи возьмут в плен противопожарные щиты с конопляными веревками, ведра, ящики с песком и смазанные кирки, любая комиссия зажмурится от удовольствия. Главное в том, чтобы комиссия зажмурилась от удовольствия, остальное — плевое дело!..
Командир полка уважал свой талант перехитрить тех, от кого он зависит. Он собрал бригаду маляров, указал им на обожженный засухой «парк» и сказал:
— Чтобы трава стала зеленой, как в мае…
Маляры развели краску, привязали на спину опрыскиватели для винограда, и сухая трава стала зеленой, как в мае. Но в день проверки прошел ливень. Выкрашенная трава вначале потемнела, потом поржавела, и через плац потекла зеленая вода. Проверяющие офицеры посмотрели изумленно на чудо, догадались, в чем дело, и давай хохотать…