Наступит день, когда я почувствую, что мне не хватает границы. Тогда… Тогда, запутавшись в длинной прямой улице, я перестану слышать клаксоны и уличный галдеж, перед глазами моими встанут остекленевшая гладь водохранилища, гнезда в оголившемся лесу, немая пограничная борозда, острая Ломская вершина, запорошенная первым снегом. Говор зарослей дубняка прозвучит в моих ушах, хрипловатые солдатские голоса заставят меня прислушаться, гром забытых выстрелов напомнит, что служба была настоящей.
Иногда суета заставляет нас стесняться разговоров о долге. О нем говорят в залах, где наши голоса и для нас самих становятся немного чужими. А ведь мы не на трибуне. Нам высокие слова подчас кажутся неприличными, ведь сын и без клятвы должен быть верен своей матери! Увлечение подобными разговорами перед своими может вызвать подозрение в корысти…
Мы здесь на рубеже. И по ту сторону борозды есть вооруженные люди. Они так близко от нас, что я почти физически ощущаю их присутствие. Даже если бы не было ничего другого, их присутствия достаточно для того, чтобы понять, зачем мы здесь. Может быть, для офицера-пограничника это не очень естественно, но я чувствовал бы себя крайне плохо, если бы перестал мечтать, перестал удивляться, если бы ненависть заледенила мой порыв к общению. Если, если… Но на этой полосе соприкасаются два взаимно противоположных полюса. От такого соприкосновения общения не получается, лишь иногда гремят заряженные стволы.
Теплое море напоило своим сиянием пейзаж юга, но в глазах моих этот пейзаж холодеет. За нами — поля Болгарии, села, белеющие среди зелени и фруктовых садов, наши друзья. Ниточка с той стороной порвана. Будничные заботы людей кажутся мне иногда непонятными. Не потому, что я далек от них, а потому, что глаза человека, постоянно носящего оружие, смотрят по-иному.
А вот с Дюдюком такого не происходит! Дюдюк вырос здесь с козами на склонах Ломской вершины… Мир для него — Ломская вершина. Единственное, о чем он горюет, — козлы. У Дюдюка нет больше козлов, не из чего делать шерстяные одеяла. Сейчас он пасет баранью отару…
Обстановка потребовала, сказали мы ему, перенести зимовье овец за пределы пограничной зоны. Он посмотрел на меня испуганно, губы его вздрогнули. Как может он оставить ветер на высоких холмах, козлиный запах, который впитал в себя с рождения? Без них и жизнь ему не в радость. Как только подумает об этом, все равно что козьим рогом сердце ему пронзают. Теряет голову человек, до смерти не хочется уходить отсюда.
О смерти говоришь, Дюдюк? А ну-ка посмотри вниз! Или глаза твои не видят зеленоватой воды, запруженной под Скоком? Ты тоскуешь о заводях Скока, а река превратилась в заводь — поглядишь, душа не нарадуется! Мы ведь люди — так надо ли тосковать о замшелых речных камнях? Они часть твоего детства, первой твоей молодости. Но и водохранилище станет частью детства подрастающих детей и внуков. Давай подумаем и о них! Они ведь плоть от плоти нашей!..
Прошлым днем в Кушлу привезли телевизор. На заставу приехал секретарь общинного комитета Данов.
— Товарищ капитан, — закричал он мне издали, — в армии есть специалисты на все руки!..
Послал солдат устанавливать телевизор. Все село сбежалось смотреть. Когда засветился экран, крестьянин, по прозвищу Червения, у которого во время разговора будто орехи во рту катаются, поднял руку:
— Подождите, братцы! Без капитана нельзя!..
Если это признание, мне этого достаточно. Человек должен знать, что такое Кушла, где она, эта Кушла, и тогда поймет, что значит прервать просмотр передачи, чтобы разделить радость вместе с офицером-пограничником. Тот, кто от малого другим немного дает, дает больше всего!..
Детишки смотрели на экран широко раскрытыми глазами. Их пальцы, почерневшие от чистки орехов, инстинктивно сжимались. Они унеслись куда-то в свете экрана, голубевшего перед раскрытым школьным окном. Замечтались хорошенькие девочки с заголенными коленками. Червения озирался, будто уличенный в чем-то. И мне стало почему-то неловко перед детьми. Когда передача закончилась, Червения приблизился ко мне сзади:
— Не сводника ли мы привезли в село, товарищ капитан, не падет ли грех на наши души?
— Может, и падет, не страшно. Праведники всегда побеждают какое-либо зло в себе. Если бы и я не переборол сам себя, мог ли бы я быть с вами?..
Пойдем, красный волкодав! Давай поднимемся по голым скалам Бургаза, оглядимся с вершины… Угорли — сплошная темень. Джованцы, Коруч и Кузаба утонули в ней, как в дегте. Угорли, Коруч и Джованцы — по ту сторону борозды… А давай-ка назад посмотрим! Не теплеет ли у тебя на душе, когда видишь, как светится Кушла, как весело мигают электрические лампочки в Горском роднике…