Вечером вместе с Салихом пошли к славеинскому попу. Неверующий и магометанин! В конце концов святому отцу пришлось выслушать продолжительную лекцию по атеизму.
На следующий день я зашел в лавку братьев Бызленковых. Хотел взять мыла и лезвий для бритья, но, к моему удивлению, люди не брали товар, а покупали его и платили за это. Я в карман — денег не было. Странджа, который был выше меня на целую голову, засмеялся:
— Ты, парень, на много лет обошел общественное развитие!..
Вышел я из лавки как пьяный. Партизаны и крестьяне смешались. С самого утра уже ликовала скрипка учителя. Потоки света обрушились на мощенные булыжником улицы.
Все становилось на свои места. Солнце по-прежнему всходило над Каракуласом, но оно уже не танцевало, и земля подо мной перестала качаться…
ВЫСТИРАННАЯ РУБАХА
Чабан Ричко смотрел, как пальцы Асена Бырдука разворачивают оторванный от мешка клочок грубой бумаги, на котором чабан огрызком химического карандаша вывел свои каракули. Ричко спрашивал в своей записке, что делать, как расплатиться за пропавшего ягненка. Но Бырдук, председатель кооператива, не ответил на его записку. Он со счетоводом Кынчо сел в газик и велел шоферу ехать к овчарням. На седловину под Дервеней он взобрался, тяжело дыша, — газик выше подняться не мог. Над мокрым от пота воротником Бырдука торчали углы платка.
— Слопали вместе с косточками!.. Отвели душу! — замотал он лысой головой, и оторванный от мешка клочок бумаги опять зашуршал между его пальцами. — Ничего не оставили…
Нижняя губа чабана Ричко отвисла. Выгоревшие на солнце ресницы заморгали. Хотел что-то сказать, да так и не вымолвил ни слова… Счетовод Кынчо отошел в сторону и остановился, низко опустив голову, но так, чтобы хоть краем глаза видеть Бырдука. Неприятная история! Просто не знаешь, куда глаза девать. А тут еще Бырдук со своим скрипучим голосом:
— Ты у меня узнаешь, где раки зимуют! Попляшешь под дудочку!.. Может, и жирок сгонишь!..
Говорил он тихо. Но эта тихая угроза отдавалась в ушах Ричко звонкой пощечиной.
— Не бери грех на душу, председатель… — еле выдавил из себя чабан.
Бырдук засмеялся:
— Тоже мне, праведник нашелся…
Он резко повернулся и пошел прочь. Ричко остался стоять на пустом склоне, раздумывая, какая муха укусила председателя… Не мог он понять этого. А Бырдук не мог понять, почему счетовод не пошел за ним…
Подул ветер. День угасал, зелень равнины потемнела. Бырдук наступил ногой на камень и наклонился будто для того, чтобы завязать шнурок дешевеньких сандалий, а сам, отдуваясь, прислушивался, не идет ли Кынчо.
Счетовод подошел сзади и остановился. Бырдук выпрямился, поднял налитое кровью лицо. Повернул ногу, проверяя, выдержит ли шнурок.
— Ты только посмотри! Такие кожи мы им даем, а они какое барахло делают для нас!..
Их взгляды встретились. Счетовод улыбнулся, потрогал пальцами уголки рта и шагнул к Бырдуку:
— Сейчас, председатель, я всего лишь Кынчо, но прежде я входил в замки в начищенных до блеска сапогах. Если бы ты был тогда в моей роте, я бы тебя дальше мулов, на которых мы пулеметы перевозили, не пускал. Попоной моей кобылы Бинки ты укрывался бы. Ах какая была кобыла!..
— Начищенные сапоги!.. Все еще умиляешься своими начищенными сапогами!
Бырдук нехотя засмеялся. Когда человек силен, он может шутить. Счетовод так и воспринял его слова — как шутку, немного злую, но все же шутку. Бырдук уколол, так пусть он этим потешится.
— И ты, когда станешь председателем в запасе, тоже будешь хвалиться прошлым, — предсказал Кынчо.
Бырдук, направившийся было вниз, остановился:
— Разбойник ты, Кынчо. И себя не жалеешь, и меня…
Они вдвоем прошли вдоль вспаханной полосы, спустились в овраг и вышли к зимнему стойбищу. На боковой стенке телеги, приставленной к овчарне, белела выстиранная рубаха. Кынчо потрогал ее двумя пальцами: