— Графом сделался, а мужиком как был, так и остался! — рассмеялся комиссар.
Вошли мы в комнату и стали рассматривать картины на стенах. Вроде бы смотрю на произведения искусства, а что мне говорит комиссар — не слышу. За окнами стемнело. Вдали поднимался туман, потом все смешалось: и темнота, и влага, и деревья.
— Какая тоска средь бела дня! — Остановился комиссар у сводчатого окна, оперся рукой о черный шкаф и слегка толкнул его. Внутри зазвенела фарфоровая посуда. — Не знаю, доводилось ли тебе когда-нибудь быть в таком огромном доме одному…
Наша Эсти, так звали девушку, вернулась, неся серебряный подсвечник. В трех его рогах было по огоньку. Освещенное лицо девушки выплыло из темноты, картины задвигались, все завертелось и поплыло куда-то. Комиссар стал выше ростом, побледнел, его усики поникли. Вместе со светом Эсти внесла и запах съестного: наверное, шла из кухни. Меня одолевают мысли, пытаюсь прогнать тоску по женщине и бормочу:
— Только жратвы не хватает в эту графскую ночь…
Комиссар проводит рукой по чистой простыне:
— Пахнет стиркой и утюгом. Такая кровать не про нас. Не лучше ли держаться поближе к кухне?..
— Эти собаки, что на картинах, будут грызть меня всю ночь, — соглашаюсь я с начальством и пропускаю его вперед. И я, и он знаем, почему нам не усидеть в этой комнате, но разве в этом признаешься даже себе?! Прошли через двор. Под навесом курят солдаты. Только бы не стали о чем-нибудь спрашивать, а то закричу — голос задрожит, выдаст. Одно из окон в подвальном этаже светится. Поворачиваю ручку двери, чтобы открыть, — замкнуто. Нажимаю сильнее… Изнутри как будто доносятся слова, что-то падает, и тут появляется Эсти. Смотрю на нее. Она смущена, пытается улыбнуться, но у нее ничего не получается. Что-то произошло. Мы вошли в помещение. Закопченный деревянный потолок. Шкафы — совсем как в наших домах. И только я собрался сказать комиссару, что чувствую себя словно в Болгарии, как вижу его настороженный взгляд. Он показывает мне глазами на стол. А там — две ложки и две полные миски. Кто же второй? Наша хозяйка шмыгнула за чем-то в соседнюю комнату, а я — прямо к шкафу. Открыл, а там человек. В белой чистой рубашке, на лоб спускаются волосы, желтоватый военный френч с пустым рукавом. Правая рука на перевязи. Все ясно: военный человек, ранен, спрятался в шкафу. Направил на него пистолет. За спиной услышал шум разбитых тарелок — это Эсти бросилась ко мне: «Не губи…»
Асен Бырдук, который слушал, затаив дыхание, начал разгребать сандалией песок:
— А как же ты это понял?
— Да как тут не поймешь? По глазам понял, по голосу. В таких случаях все на лице написано…
— Убери пистолет! — произнес комиссар.
Я спрятал пистолет в кобуру. Незнакомец вышел из шкафа. Смотрю — офицер. Холеный, выбритый, чистенький, как жених. И к тому же красивый… «Эх, — думаю, — войне конец, а жизнь человека все еще гроша ломаного не стоит. Стоит нажать курок — и поминай как звали».
Комиссар туда же:
— Гляди не продешеви, победитель… Убить легко, а кто жизнь потом вернет?
Эсти засуетилась. Подала закуску, налила вино и все что-то лопочет, показывает на парня. Но разве ее поймешь?! А он смотрит на нас с каким-то безразличием и то ли из гордости, то ли от страха молчит, как в рот воды набрал. К еде даже не притронулся. Во всем этом было что-то обидное, как будто он говорил: «Из-за этих лопухов меня упрятали в шкаф?!» Мне все не терпится, то и дело трогаю пистолет, а комиссар знай себе посмеивается щелочками глаз и говорит:
— Это хорошо. Низкий человек о гордости заботиться не станет… Не удивляйся, поручик, что его тарелка не тронута. Аристократы не ведают, что такое голод, к тому же меру в еде знают, не то, что мы…
В ясных глазах Эсти светилась чистая радость. Как она сияла! Мне даже стало немного стыдно за себя.
Утром комиссар встал рано. Слышу, обливается водой во дворе и кричит:
— Вставай, дружище! Облаков и в помине нет. Первый мирный день полон солнца и птиц!
Он еще продолжал говорить о солнце и птицах, когда Эсти, простоволосая и обезумевшая, вбежала через железные ворота во двор. На ногах ее не было туфелек с высокими каблучками, потерялась где-то и белая шапочка. Эсти качалась, как пьяная, Эсти рыдала…
Солдаты не знали, что и думать, а графский дом от воплей Эсти словно оцепенел…
К обеду крестьяне привезли на телеге убитого офицера, а немного позже словенские партизаны провели связанными мимо дома человек двадцать в форме…