А ещё периодически я отворачивалась к стене и рассказывала о себе. Рассказывала так, как, наверное, не смогла бы рассказать никому и никогда… Кроме Толика. Но на этот раз я говорила не с мужем, но о нём… Вспоминала, как поженились, как рвались путешествовать по миру, но денег хватало лишь на прогулки на велосипедах по пригороду, как мечтали построить дом, но так и не смогли на него заработать из-за бесконечно растущих цен, навсегда оставшись жить в этой квартире, как родилась Аришка, как я впервые, полтора года назад, узнала о том, что у него, кроме меня есть Наташка…
А потом, уже вполне сознательно давясь слезами и соплями, впервые вслух озвучила то, что произошло в прошлый Новый год. Нет, я не осуждала Толю, я его по-своему понимала, даже, наверное, в глубине души поддерживала, но говорить об этом было… неуютно что ли… Непривычно, больно, словно проходясь лезвием по только что затянувшемуся кривому рубцу… Единственное, от чего было легче — это стойкое осознание того, что Женька, возможно уже спит и вообще не слышит меня, да и завтра он просто исчезнет из моей жизни, забудет всё, что я тут наговорила, а мне (я почему-то была абсолютно уверена в этом) станет хоть немного легче…
Но Женя не спал. До самого рассвета, как я… Слушал, говорил, даже не стараясь понять и поддержать, обнимал…
Уже когда достаточно рассвело, он как-то легко поднялся с постели, оделся, торопливо поцеловал меня в губы, попросил не провожать и пожелал хорошо выспаться — выходной же. Тихо ушёл, почти неслышно щёлкнув замком входной двери…
18.
И я действительно уснула, счастливо кутаясь в пропахшее чужим запахом остывающее одеяло, ещё хранящее остатки тепла после жара двух тел. Выплакавшаяся, окрылённая, почти влюблённая в совершенно незнакомого мне человека, ставшего самым родным на всей планете всего на несколько коротких часов, длившихся целую вечность…
Никогда не думала, что существует вот такая любовь — лёгкая, ненавязчивая, размытыми красками рисующая идеальный мужской образ, шепчущая почти реальным Женькиным голосом в самое ухо сохранившиеся в памяти слова "Ла-адно, Полин, не грусти"…
И я действительно не грустила. Да какое там… Все последующие дни я просто парила над землёй, смеясь как девчонка на любое событие — радовалась летящему в лицо снегу, почему-то переставшему ранить кожу острыми гранями снежинок, но щекотно колющему щёки двухдневной щетиной, улыбалась прохожим и продавцам в магазине, вполне искренне мысленно желая всем счастья в новом году, кружилась перед зеркалом, раскинув руки, на глазах удивлённой дочери… Даже встретив во дворе Толика с Наташкой, не спряталась в подъезде, как всегда, а весело помахала им перчаткой, совершенно по-дуркцки крикнув "Привет", и лишь после этого скрылась за железной дверью…
Я зачем-то купила себе новый блендер и выкинула старый, подаренный Толиком сто лет назад на восьмое марта. Выдрала с корнем намертво прибитые бывшим мужем полочки в ванной и поставила на их место узкий белоснежный пластиковый шкаф. Приобрела на кой-то чёрт на распродаже высоченную пушистую искусственную ёлку — пусть лежит в коробке до следующего года. Ещё заказала в интернете книгу с итальянскими рецептами…
Почему-то я постоянно неосознанно думала о том, какой бы хотел меня видеть он, Женька… Иногда я шептала его имя, перекатывая звуки на языке и машинально обнимая себя за плечи…
Нет, я не ждала его. Совсем. Мне почему-то просто было хорошо от того, что он существует на свете… Где-то там работает на своём предприятии, смотрит футбол, ругается с бывшей женой, пытается вырастить из сына человека, строит новые отношения с какой-нибудь женщиной… Пусть. Он заслуживает чего-то такого… огромного, безмерно счастливого, душевного, настоящего…