Том сдвинул дверцы-гармошки, сестра нажала на кнопку, и лифт начал очень медленно спускаться, поскрипывая и постанывая на все лады. Потолок здесь нагонял еще большую тоску, чем в коридорах. Мои спутники, которых мне не было видно, обменивались короткими репликами.
— Сигареты есть? — спросила сестра.
— Нет, — ответил Том, — я бросил. В прошлый вторник.
— Почему?
— Здоровье.
— А что взамен?
— Секс, секс и еще раз секс, — ровным тоном отозвался Том.
Сестра захихикала.
— Хотя открою тебе тайну, — сказал Том. — Когда я завязал, то по всей больнице припрятал сигареты, на случай если припрет. Одна пачка есть в подвале.
— Какие?
— «Бенсон». Можешь взять, если хочешь.
— Хорошо, спасибо, — ответила медсестра.
Лифт дернулся и остановился.
Из-за чрезмерно горячего отопления воздух в подвале был жаркий и сухой, и я начал потеть под одеялом, пока Том катил меня между штабелями коробок, ящиков и других емкостей с больничными запасами. Сводчатые потолки были покрыты густой бахромой паутины, свисавшей, как помет летучих мышей. Колеса подпрыгивали на каменных плитах пола, и эти толчки отдавались в позвоночнике. Том остановился, чтобы отыскать спрятанные сигареты. Они с сестрой исчезли за горой сваленного там белья, и я услышал тихий возглас и возню, что давало основания предположить, что парень взыскал некую плату за пачку «Бенсона и Хеджеса». Я не мог поверить, что все это происходит со мной. Как можно столь наплевательски относиться к частному пациенту? Словно заплатил за первый класс, а оказался в хвосте самолета в сломанном кресле, рядом с туалетом и курильщиками, кашляющими мне в лицо (это я в переносном смысле — сестра на самом деле закурить не осмелилась). Самое противное, я ведь знал, что если рассказать эту историю Салли, то сочувствия от нее все равно не дождешься: она не одобряет частной медицины и из принципа отказалась вместе со мной застраховаться в БУПА.
Мы двинулись дальше по лабиринту склада, виляя и поворачивая, пока не добрались до дальнего конца огромного подвала, где был другой грузовой лифт, который медленно вытащил нас на свет божий. Еще одно долгое путешествие по коридорам — и вдруг все переменилось. Миновав очередные двери, я попал из девятнадцатого века в двадцатый, из викторианской готики-в хай-тековскую современность. Все равно что, порядком наспотыкавшись в темном, загроможденном кабелями помещении на задворках кинопавильона, выйти на ярко освещенную, с элегантными декорациями съемочную площадку. Все вокруг было белым и сверкающим в рассеянном свете ламп, а медицинский персонал приветствовал меня добрыми улыбками и мягкими голосами воспитанных людей. Меня осторожно переложили на другую, более современную кровать на колесах и ввезли в предоперационную, где уже ждал анестезиолог. Он попросил поработать кулаком левой руки и успокаивающим тоном предупредил, что я почувствую легкий укол, когда он введет в вену нечто вроде пластмассового клапана. Затем неторопливо вошел Низар, облаченный в бледно-голубой хирургический комбинезон и шапочку, что делало его похожим на пухлую домохозяйку в пижаме, которая только что встала с постели и еще не сняла бигуди.
— Утро доброе, старина, — приветствовал он меня. — Все путем?
Низар говорит на безупречном английском, но когда-то, должно быть, начитался П.Г.Вудхауса. Я хотел сказать — нет, пока что совсем не путем, но момент показался мне неподходящим для жалоб на оказанный вначале прием. Кроме того, меня постепенно обволакивало теплое, дремотное ощущение блаженства. Низар просматривал рентгеновские снимки моего колена, держа их перед освещенным экраном.
— А, да, — бормотал он, как будто с трудом припоминая случайного знакомого на старой фотографии.
Потом подошел и встал у каталки напротив анестезиолога, и оба они улыбнулись мне.
— Соедините руки, — промолвил анестезиолог.
Интересно, о чем это он? С меня сняли одеяло, и я, не зная, куда деть руки, сложил их на животе. Анестезиолог похлопал по ним.
— Хорошо, очень хорошо, — ободряюще произнес он. — Некоторые люди сжимают кулаки или кусают ногти.
Низар приподнял подол рубахи и стиснул мое колено. Усмехнувшись, я собрался пошутить насчет сексуальных домогательств и в этот момент отключился.
Придя в себя, я снова увидел двухместную палату, но выходец с Карибских островов исчез, и некого было спросить куда. Правая нога в повязке походила на слоновью. Когда Салли зашла ко мне по дороге домой, я описал ей свое утро, но сочувствия не дождался, как и предполагал, а моя нога показалась ей очень смешной.
— Будешь знать, как лезть без очереди, — сказала она. — Моя тетя Эмили два года ждала операции на бедре.
Позднее зашел Низар и попросил приподнять ногу на несколько дюймов. Я сделал это очень осторожно — можно сказать, со страхом и трепетом, — без каких-либо неприятных последствий, и он, похоже, остался этим доволен.
— Чудненько, — проговорил он, — прекрасненько.
Несколько дней я ходил на костылях, пока не спал отек, и следующие пару недель я посвятил физиотерапии и щадящим упражнениям для восстановления тонуса четырехглавой мышцы, а потом боль вернулась. Черт! Я не мог этому поверить. Низар тоже не мог. Он считал, что нашел источник боли — кусочек ткани, называемый складкой, который ущемлялся в коленном суставе, — и удалил его. Мы вместе посмотрели видеозапись операции в его кабинете. Один я не смог заставить себя это сделать. Изображение представляло собой ярко освещенный цветной круг, словно смотришь в иллюминатор подводной лодки с мощным прожектором.
— Вот он, видишь! — воскликнул Низар.
Я видел только нечто похожее на тоненького серебристого угря, который откусывал куски от мягкого брюха моллюска. Маленькие стальные челюсти яростно смыкались, и частички моего колена отплывали в сторону, где их подхватывал аспиратор. Я недолго наблюдал за происходящим — меня всегда тошнило при виде насилия на экране.
— Ну? — спросил я, когда Низар выключил видео.
— Честно говоря, старина, я сбит с толку, — сказал он. — Ты сам видел ту складку, которая вызывает боль, видел, как я ее отрезал. Нет никаких признаков разорванного мениска или артрозного изменения сустава. Черт побери, нет никакой причины для новых болей.
— Но оно болит, — сказал я.
— Да, совершенно верно. Чертовски раздражает.
— Особенно меня, — заметил я.
— Должно быть, это идиопатическая пателла хондромаляция, — высказал предположение Низар и, когда я попросил его объясниться, расшифровал: — «Пателла хондромаляция» означает боль в колене, а «идиопатическая» — что к тебе это не относится, старик. — Он улыбнулся, будто вручил мне приз.
Я спросил, можно ли что-нибудь сделать, и он ответил, гораздо менее уверенно, чем раньше, что предложил бы либо еще раз артроскопию, чтобы посмотреть, не упустил ли он случайно чего-нибудь в ходе первой, либо попробовать аспирин и физиотерапию. Я выбрал аспирин и физиотерапию.
— Разумеется, в следующий раз я сделаю это в нашей больнице, — заверил Низар. Он понимал, что я был далеко не в восторге от уровня обслуживания в городской.
— И все равно, — сказал я, — на операцию я не рвусь.
Когда я изложил Роланду (так зовут моего физиотерапевта), когда я сжато изложил Роланду содержание этой консультации, он улыбнулся своей кривой сардонической улыбкой и изрек:
— У тебя Патология Неизвестного Происхождения. ПНП. Они всегда так говорят, когда не хотят сказать «просто не понимаю».
Кстати, Роланд слепой. Вот еще одна вещь, которая может с вами приключиться, похуже боли в колене. Слепота.
Вторник, днем, 16 фев. Сразу после того, как я написал вчера последний абзац, я подумал, не пожить ли мне с закрытыми глазами, чтобы представить, что значит быть слепым, и прочувствовать, насколько мне повезло по сравнению с беднягой Роландом. Я даже решил завязать глаза маской для сна, которую мне как-то выдали в самолете «Бритиш Эруэйз», когда я летел из Лос-Анджелеса. Мне захотелось сделать какое-нибудь простое обычное дело, например приготовить вслепую чай, чтобы понять, каково это. Эксперимент продлился недолго. Пытаясь пройти из кабинета на кухню, я ударился коленом, можно и не уточнять, что правым, о выдвинутый ящик картотеки. Сорвав повязку, я прыгал по комнате, ругаясь и богохульствуя так страшно, что, сам потрясенный, замолчал. Я был уверен, что теперь покалечил колено уже навсегда. Но через некоторое время боль утихла, и сегодня утром сустав чувствует себя ничуть не хуже, чем раньше. Но, правда, и не лучше.