Терапия
Во вторник он ушел, навсегда ушел, можно сказать по-английски. Я сразу поняла это, ведь даже вещи все свои забрал тапочки и зубную щетку. Ну что тут скажешь, оно ведь с приходящим все одно лучше, чем одной, пусть так, пусть хоть приходящий, пусть по выходным и в праздники одна, но любила я его очень, просто безумно любила все те восемь лет ожиданий и несбывшихся надежд. Вернулся к жене, да и не уходил он, продолжая жить на два дома, его-то это устраивало, а меня?
Сбежал. Просто сбежал от моих слез и припадков, скандалов, от моей так наскучившей ему склонности ко лжи, от моих громких, обычно заканчивающихся стуком чопорной соседки по батареям, имитаций. А я не находила себе места, все думала, все вспоминала до боли копаясь в нашем совместном казалось счастливом и совсем небезнадежном прошлом, терзая себя одним единственным вопросом, когда же прозвучал тот самый первый тревожный звоночек начавшегося охлаждения, что явился пророческим предвестьем предстоящему разрыву.
Наверное, не замечала, может, не хотела замечать, как трудна, стала эта постепенно возникающая между нами холодная недоговоренность, что порой стала мучить меня хуже откровенной лжи, но страшней было другое, его умелая изворотливость. То, как он ловко уходил от моих прямых вопросов как нам быть дальше, никак не мог, набравшись смелости принять, самое главное судьбоносное решение, которое так ждала, то, как он вдруг быстро научился так больно молчать. Разрушив этим последнюю мою надежду на долгую счастливую жизнь.
Да, я тоже мечтала о счастье, боясь пройти мимо или чего хуже потерять его, но ведь счастье, почему то возможно лишь в прошлом, когда не задумываешься о нем, не задаешься этим главным вечным вопросом, а если вдруг задаешься и задумываешься, то значит, уже не счастлив. И все-таки оно коснулось меня своим крылом. Первые три наших года вместе, говорят, именно столько живет любовь, но я так не считаю.
Он говорил мне ненаглядная моя, я наглядеться на тебя не могу. А теперь, посмотрела в зеркало – страшно стало кожа да кости о таких, говорят и как такое нравится кому-то может, недоумевала я, а еще говорят мужчины не волки на кости не бросаются, выходит, бросаются.
И показалось мне в тот момент, будто и не жила я совсем, а лучшие годы они ведь там, за зеркалом. Ну а жить когда, а мне ведь уже извините тридцать с хвостиком, пусть с небольшим, но с хвостиком, ну да ладно. И так страшно, стало, когда подумалось вдруг, что ведь и нет то нечего за душой. Ни мужа, ни семьи, ни детей. Квартира и то старшей сестры. А пока он был рядом, не задумывалась, спокойно плыла по течению, не думая ни о чем.
Спасала работа, хотя преподавание аэродинамики в авиационном институте уже давно не приносило морального удовлетворения. Вот и выходит, что и нет нечего кроме воспоминаний, к которым теперь из-за мучительной боли, не возможно было и прикоснуться. Осталась лишь боль и тоска по тому чего уже нельзя повторить и вернуть.
Так уж видно устроен, мой организм: остро переживая внутреннее потрясение, потерю любимого, отношений и как следствие, испытывая страх перед предстоящим одиночеством, я тяжело заболела – внезапно и вся.
Боль. Она была не проходящей неимоверно режущей лишь при одном воспоминании обо всем, что так или иначе было связано с тем дивным временем, где мы еще были вместе, где были счастливы и любили.
Казалось, я ощущала её сердцем и она была такой режущей, такой невыносимой, обливала меня таким колючим ознобом, что терпеть её уже не было никаких сил и мне казалось я вся превратилась в какой-то оголенный нерв, остро чувствуя уже физическую боль, от которой не спасал алкоголь и не вносил должного расслабления канабис. И лишь ожидание, эта вера в облегчение, возможность счастья, спасало, поддерживало во мне жизнь, заставляя жить будущим.
Меня покинули силы: я валялась на диване с утра до ночи, потеряв сон, покрываясь холодной испариной всякий раз, когда мне нужно было подняться и доползти до ванной, и став медленно угасать ясно понимала лишь - одно самой мне просто не справиться с этой болезнью.
Невропатолог поставил мне необычный диагноз, звучал он, по меньшей мере, странно: синдром хронической усталости. Диагноз кардиолога удивил меня еще больше, прежде всего своей необычностью: нервное сердце, такого я даже представить себе не могла.
Специалист-маммограф продемонстрировал снимок моих, таких привычных грудей, убедив в нецелесообразности каких либо пластических манипуляций с ними. Гинеколог заверил, что объективных причин для моих громких имитаций оставленных в прошлом нет и не было, но все- же настоятельно рекомендовал как можно скорее стать матерью.