Зимой подводы забрали кирпич и подчистую весь бутовый камень.
Терентий Петрович особенно внимательно прочитал у возчиков документы.
— Куда возите кирпич, ребята?
— А тут за городом завод новый строить будут.
— Строить! Военный? Пушки делать?
— Нет, вроде комбайны и сеялки. Эвакуированный.
— Н-да. А наш дворец, что: вовсе закрыли? Не слыхали?
— Нет, не слыхали.
Проводив подводы, Терентий Петрович пошел в горсовет. Дождался своей очереди к председателю. Назвался ему. Председатель сразу припомнил:
— А! Про тебя мне говорили. Ты почему же не хочешь получать деньги?
— Обхожусь пока, — ответил Терентий Петрович, — а деньги эти запишите лучше на танки. Я вот по какому делу, только твердо: конец нашей стройке или еще на конец?
— Дворцу пионеров?
— Да.
— Нет, не конец. Замечательный дворец для пионеров построим!
— А железо-то и кирпич по вашим распоряжениям уже весь увезли, — с упреком сказал Терентий Петрович.
— Ну что же, в другом месте сейчас нужнее.
— Вот и я тогда то же самое. Пришел уволиться. Делать там мне нечего, пойду, где нужнее.
— Там много еще разных материалов лежит, — покачал головой председатель горсовета, — без сторожа никан нельзя.
— Возьмите другого.
— А ты что ж? Какая разница?
— А я уж пойду, где строят. Для меня веселее. Вот так.
— Ладно, подумаем, — уклончиво ответил председатель. — Только и ты очень-то не торопись. Побудь на прежнем месте пока. В чем нуждаешься?
— Ни в чем. Живу, как все.
— Где это тебе ноги так? — спросил председатель горсовета.
— Давнее, — сказал Терентий Петрович.
— На производстве? Или в гражданскую — беляки?
— Нет. Немец же. Вернее — кайзер.
— Так. Значит, старые счеты.
— Да. С Гитлером будут новые. За это вот за все. Только мне-то как рассчитаться?
— На войну, что ли, хочется?
— Не дурак, понимаю. Где уж мне на войну! На войну ничего не получится. Так я, из сердца.
— Кто в тылу хорошо работает — все равно что на фронте воюет, — сказал председатель.
— А я вот на боку больше лежу, — с обидой сказал Терентий Петрович, — либо людям валенки сижу подшиваю.
— Это тоже нужное — валенки подшивать. Новые для фронта пойдут. Ну, прощай. Насчет замены я подумаю. Останешься — еще лучше, другого искать не надо. А строить дворец мы будем, обязательно будем. Когда именно — не скажу. Вот на фронте станет немного полегче…
На обратном пути Терентий Петрович завернул на площадь. Постоял у репродуктора. Передавали веселый концерт. Пересекая площадь по диагонали, шли люди. Обгоняя их, мчался на одном коньке раскрасневшийся от мороза мальчишка. Вдоль узорчатой ограды городского сада был развешен свеженаписанный метровыми буквами призыв: «Все силы — на разгром врага!»
Едва Терентий Петрович зашел в сторожку и скинул с плеч полушубок, постучала письмоносица.
— Здесь строительство Дворца пионеров? — спросила она.
— Было здесь.
— Антонина Павловна Тарасова работает?
— Никто не работает. Видишь, стройка прекращенная.
— А Тарасова где?
— Кто же ее знает, — Терентий Петрович подумал, что и конторы теперь нет никакой, отдела кадров, и никто не сумеет сказать, где Тарасова.
— Напишите: не работает, — подала ему девушка фронтовой треугольничек.
Терентий Петрович повертел письмо. Адрес был написан твердым красивым почерком, внизу стояли слова «От Н. С. Дранишникова» и номер полевой почты.
Дранишникова Терентий Петрович хорошо помнил. Видна на доске показателей и сейчас еще не смытая дождями его фамилия. Коля Дранишников всегда держал первое место по кладке. О нем часто писали в газетах, рассказывали по радио.
И смутным видением встал тихий весенний вечер. Кудрявые тополя вдоль тротуара. Коля Дранишников в праздничном костюме. И рядом с ним белокурая девушка. Не она ли Антонина Тарасова? Много было девушек на стройке, всех не запомнишь.
— Где написать?
— А где свободное место. Можно на обороте.
Терентий Петрович взял карандаш.
— И тогда, значит, письмо пойдет ему обратно? — спросил он.
— Факт.
— А может, тут важное что написано? Может, человек жене своей или невесте пишет?
— В адресном столе еще справимся. — Девушка стояла вялая, недовольная, устало оттопырив нижнюю губу.
Терентий Петрович подумал: нет, не пойдет она в адресный стол, совсем в другой конец города. Так и отправит письмо обратно. Он накрыл его ладонью.
— Я сам ее поищу, не найду — тогда уж верну вам письмо.
— Пожалуйста, — сказала с удовольствием девушка. И ушла.
В адресном столе Терентию Петровичу дали справку, что Антонина Павловна Тарасова жила в общежитии и выбыла неизвестно куда.
В общежитии сейчас оборудован госпиталь.
Следы оборвались с самого начала.
Попробовать разве отыскать Лизу? Может, она что-нибудь знает.
До военного завода идти было не близко. Терентий Петрович очень устал и не раз пожалел, что не взял костыли.
Лизу вызвали в проходную будку. Побледневшую, в синем комбинезоне, Терентий Петрович ее не сразу узнал, Она уселась рядом с ним на скамейку. Руки Лизы были серыми от въевшейся в них металлической пыли. Покусывая ноготь большого пальца, Лиза напрягала память. Терентий Петрович подсказывал:
— По-моему, беленькая она. Волосы с кудряшками. Ростом — до плеча Николаю. А глаза какие — не скажу.
— Тоня Тарасова, Тоня Тарасова, — повторяла Лиза. — Ну, была, как же! Теперь я вспомнила. Верно, что белокурая. А где она — не знаю. — И совсем оживилась: — Все, все теперь вспомнила. Она раньше других уволилась. Ей и на контору письма все приходили. Я даже сама от письмоносца сколько раз их брала. Тоже вместе с архивами сдали. Ну-ка, покажите, я, может, почерк припомню. Нет, не тот, — сказала она, поглядев на письмо, — это точно: с таким красивым почерком тогда писем не было. На почерки у меня память очень острая.
Она еще раз посмотрела на письмо.
— От Дранишникова. Интересно. И тогда ведь тоже писал Дранишников. Только это какой-то другой. Тот, наш Дранишников, писал некрасиво.
Утром Терентий Петрович отправился в поиски снова. Сыпался мелкий колючий снежок. На открытых углах ветер подхватывал его и бросал в стены, в замурованные инеем окна домов.
Терентию Петровичу хотелось испробовать розыск по радио. Он был уверен, что тогда Тоня Тарасова сразу найдется. Сама не услышит — знакомые скажут ей. Но в радиокомитете главный редактор долго с ним не соглашался.
— Послушайте, если Тарасова в городе, о ней знал бы и адресный стол. Значит, нет ее, из города она выехала. Что даст наше местное вещание? Попробуйте лучше написать в Москву.
— В Москву я написать всегда успею, — хмурился Терентий Петрович и, нетерпеливо переступая, стучал в пол деревяшками.
— Кто-то из них ваш родственник?
— Нет, никто не родственники. А при чем это?
— Да так. Простой вопрос. Или вместе были на фронте?
— Так передадите все же по радио или не передадите? — Терентия Петровича начинало злить упрямство редактора. — А на фронте я не был вовсе — родился с такими ногами.
— Вы напрасно сердитесь, товарищ, — мягко сказал редактор, вставая, — смотрите: у меня тоже нет правой руки. Это — на Кингисеппском направлении, — и он стряхнул пальто, внакидку висевшее у него на плечах. — Дорогой мой, я не сомневаюсь в бесполезности этого, но передачу все же организую. И даже попробую через Москву.
Редактор оказался прав: Тоня Тарасова не откликнулась. Фронтовой треугольник по-прежнему лежал на подоконнике сторожки Терентия Петровича.
Он и сам не знал, почему вдруг такой большой заботой заполнил его жизнь этот маленький листок бумаги. Мысли, так или иначе, всегда возвращались к нему. Несколько раз он порывался развернуть незаклеенный треугольник, прочесть, что в нем написано. И не посмел.
Ночами ему вообще плохо спалось. Терентий Петрович всегда по нескольку раз вставал, подбрасывал поленья в печь и сидел, поглядывая, как бегают по стенам красные тени. Потом зажигал лампу, брал шило, дратву и стежок за стежком обгонял вокруг валенка красивую ровную строчку.
Эта ночь длилась бесконечно. Опять Терентию Петровичу подумалось, что зря он не добился увольнения. Тогда бы перешел на другую стройку, наполненную шумом, движением, жизнью. А здесь сиди и сторожи завеянные снегом, не нужные никому материалы. И латай чужие валенки. И жди чего-то. Или вовсе ничего не жди.