После этих трех дней разлука показалась ей в три раза горше. И когда Тереза приехала в Земмеринг, где госпожа Реган с детьми поселились на лето, огорченное выражение ее лица не осталось не замеченным матерью ее воспитанников. В своей мягкой, приветливой манере, не задавая никаких вопросов, госпожа Реган выразила надежду, что Тереза на свежем горном воздухе вскоре вновь почувствует себя хорошо. Сделав вид, что растрогана, Тереза порывисто поцеловала ей руку, но сама тотчас решила ничем не выдавать своей тайны. Она и в самом деле пришла в себя быстрее, чем ей думалось, вернулись и здоровый цвет лица, и хорошее настроение, они совершали прогулки и даже далекие вылазки, и общение между отдыхающими было по-летнему непринужденным, так что Тереза перезнакомилась со всеми молодыми и пожилыми мужчинами, не дававшими себе труда скрывать свои симпатии и желания. Однако она оставалась равнодушной ко всем попыткам сближения и, когда уже в самом начале сентября вместе с семейством Реган вернулась в город, нимало не сожалела об этом и радовалась тому, что теперь вновь находилась поближе к сыну.
Те часы, которые она проводила в Энцбахе с перерывом от восьми до четырнадцати дней, опять приносили ей ничем не замутненное счастье. И то чувство пустоты и скуки, которое дождливым летним днем однажды овладело ею, больше ни разу не возвращалось к ней даже в самые пасмурные осенние дни. Она немного побаивалась поездок в Энцбах зимой, но потом была приятно удивлена. Оказалось, что нет ничего прекраснее, чем вид усадьбы, утопающей в снегу, когда с малышом на руках глядишь из хорошо натопленной комнаты сквозь запотевшие стекла на по-зимнему убеленный пейзаж с его спящими крестьянскими домиками и на крошечное станционное здание, от которого темные линии рельсов убегают в морозную даль. Потом пришли чудесные солнечные дни, когда она, удрав от городской дымки, радовалась не только простору и прозрачному воздуху, но и первому весеннему теплу и нежилась в солнечных лучах, сидя на скамье перед домом.
Потом пришла весна, и ей даже подумалось, что есть какая-то глубинная связь между развитием ее ребенка и пробуждением природы. Для Терезы первый день цветения вишен был тем днем, когда ее мальчик сделал несколько шагов от двери дома навстречу ей без всякой помощи. А день, когда в саду белой дачи «Добрый покой» на Банхофштрассе с розовых кустов сняли соломенное укрытие, был тем днем, когда у Франца прорезался второй зуб. И один из последних апрельских дней — ибо зима в тот год была долгая, — когда сады, леса и холмы Энцбаха встретили ее первыми зелеными побегами, был тем днем, когда ее мальчик впервые захлопал в ладоши, увидев в открытое окно, подле которого он стоял, поддерживаемый фрау Лейтнер, свою маму, спешившую к нему по лугу с небольшими пакетами в руках, — ведь всегда приходилось что-то привозить. А в тот июньский день, когда они рвали в саду первые вишни, малыш впервые произнес несколько связных слов.
Три следующих года прошли так размеренно, что позже в памяти Терезы они как бы слились воедино — одна весна с другой, лето с летом, осень с осенью, зима с зимой, хотя или, вернее, потому, что она вела своего рода двойную жизнь: одну как воспитательница в семействе Реган, другую как мать маленького мальчика, отданного в деревню на попечение крестьянской семьи. Когда она проводила день в Энцбахе, то еще по дороге туда все, что она оставляла в городе — супругов Реган и их детей, их дом, свою комнату, в которой жила, и весь город, — погружалось в какой-то зыбкий туман и становилось явью, лишь когда она сходила с поезда, а зачастую не раньше, чем открывала дверь в квартиру.
Но когда Тереза сидела за столом с семейством Реган, занималась с детьми или гуляла с ними, а также вечером, когда, устав после дневных трудов, могла наконец прилечь, то мысленным взором видела энцбахские просторы в летнем блеске или зимнем оцепенении и усадьбу на холме, то утопающую в зелени, то укрытую снежным покровом, клен с Девой Марией, обрамленной венком, на его стволе, супружескую пару Лейтнер на скамье перед домом или у печки в комнате с низким потолком — все это представало перед ней как нереальный, сказочный мир. И каждый раз ей казалось чудом, когда, поднявшись по пологой тропинке к усадьбе Лейтнеров, все, что она покинула несколько дней или недель назад, оказывалось на месте и она могла подержать на руках или на коленях своего мальчика, такого же, и в то же время раз от разу меняющегося. Иногда, если она на какое-то время закрывала глаза, а потом открывала, ей мерещилось, будто на руках у нее сидел совсем не тот ребенок, какого она себе представляла с закрытыми глазами.