Я ощущаю грэйс, замираю в ожидании ароматического взрыва, и в это время гаснет свет. Спустя мгновение я понимаю, что свет не погас – просто я перенесся куда-то в темноту. Еще через миг я ощущаю, что сижу голым задом на прохладном полу и понял, что секвенция состоялась, и я нахожусь в лаборатории, но уже без одежды, и что – это не я, а собственная копия. Странно, что в лаборатории нет света: я точно помню, что намеренно оставлял его включенным. Я поднимаюсь, собираясь зажечь свет и надеть спортивный костюм, который ждет меня на стуле. Сделав шаг, я с изумлением ощущаю, что уперся в стену. Проведя по ней рукой, чувствую, что она очень гладкая и слегка теплая, словно деревянная. Я медленно разворачиваюсь в темноте, вытягиваю вперед руки, делаю осторожный шаг и снова упираюсь в невидимую преграду. Вскоре становится ясно, что я нахожусь внутри небольшой, в пару шагов шириной, пятиугольной призмы, грани которой образованы пятью гладкими стенами. К этому моменту глаза успели привыкнуть к темноте, и я обнаруживаю, что нахожусь в очень слабо освещенном помещении, по размерам в пару раз превышающем мой кабинет. Похоже, я попал не к себе лабораторию, а куда-то еще. От дальней стены помещения отделяется темная бесформенная фигура и медленно и неслышно движется ко мне. Фигура беззвучно приближается, и я начинаю ощущать страх – страх очень сильный, почти ужас. В этот момент темный силуэт цепляется ногой за что-то, невидимое мне, и чуть было не падает. Неизвестный пробегает несколько шагов, стремясь сохранить равновесие, при этом он с чувством произносит несколько слов, которых я не разбираю, но по тону понятно, что это ругательства или даже проклятья. Я слегка приободряюсь, ощущая внутреннее превосходство перед тем, кто, споткнувшись, поминает чью-то маму или черта. Наконец, человек неуверенной походкой почти приблизился ко мне. Теперь мне видно, что правильнее сказать не человек, а человечек: небольшого роста мужчина, одетый не то в рясу, не то в хламиду; на голове у него капюшон, скрывающий лицо в тени. Освещенным оказывается только большой нос, напоминающий крупную, размером почти с кулак, картошку и выбивающиеся наружу спутанные седые волосы. Тут я понимаю, что наружные стены моей невидимой темницы излучают слабый теплый желто-оранжевый свет, и вскоре я вполне отчетливо могу рассмотреть лицо незнакомца: мягкие, за исключением впечатляющего носа, и, как мне показалось, в обычное время добродушные черты, сейчас выражают смесь ужаса и восторга. Человечек останавливается и обращается ко мне на незнакомом языке. К своему удивлению, в целом я понимаю, что он говорит. Коротышка называет меня демоном, сообщает, что он меня призвал, и теперь я ему буду служить. Слова звучат странно, но я догадываюсь, что это латынь – конечно, не тот классический язык, на котором мы пытались читать Овидия и Ювенала в университете, а sermo vulgaris, народная латынь, послужившая когда-то средством общения между народами, населявшими территории бывшей Римской империи. Кажется, плотное изучение античных и средневековых рецептов, которым я неустанно занимался в последний год, пошло мне на пользу – я понимаю почти каждое слово.
– Не отвлекайся на лирику! – резко командует Петров.
– Хорошо, – соглашаюсь я и продолжаю:
Коротышка несмело простирает ко мне руку и что-то спрашивает. В его тоне непередаваемо смешивается высокомерие, переходящее в спесь, и откровенная робость. Я улавливаю латинские слова «обещание» и «наказание», но общего смысла не понимаю.
– Что ты сказал? Повтори помедленнее! – требую я. Коротышка жестами показывает, что меня не слышит. Глухой, догадываюсь я, и стараюсь руками и гримасами попросить его не частить. Похоже, между нами начинает возникать взаимное понимание: человечек чуть ли не по слогам повторяет свою фразу, и я отчетливо понимаю, что он требует от меня обещания во всём ему подчиняться и не причинять зла. Немедленно соглашаюсь:
– Не вопрос, я тебя не собираюсь обижать. Ты можешь меня отсюда выпустить?
Человечек кивает головой и поспешно удаляется в темноту, куда-то вглубь комнаты. Через пару мгновений он возвращается, прижимая что-то к груди. Он уже откинул капюшон, я могу в подробностях рассмотреть его лицо. Высокий лоб, обрамленный длинными седыми волосами, забавно контрастирует с большим круглым носом и пухлыми щеками, небольшие темные глазки очень цепко смотрят мне в лицо. В целом, незнакомец производит впечатление очень неглупого, но чем-то сильно взволнованного и испуганного человека. Человечка, точнее сказать. Человечек зачем-то начинает обходить мою компактную темницу, время от времени резко наклоняясь и прикасаясь к полу. Я напрягаю зрение и вижу, что он расставляет вокруг моего тесного узилища хорошо знакомые мне пирамидки. Уж не собирается ли он привести меня к Нерушимому Обещанию? – мелькнула мысль. Кажется, так оно и есть: коротышка вытаскивает из рукава небольшой свиток и протягивает мне. Я рефлекторно вытягиваю руку и больно ударяюсь пальцами о невидимую преграду. Человечек делает рукой успокаивающий жест и вытягивает свою короткую ручку далеко вперед. Я вижу его небольшую изящную бледную кисть, сжимающую свиток, совсем близко от себя. Он преодолел загадочную преграду! Или невидимой стены уже нет? Я касаюсь ладонью теплой гладкой поверхности и понимаю, что по-прежнему остаюсь в плену; это несколько разочаровывает. Взяв свиток и развернув его, читаю пять ровных строчек, написанных скорописью на латыни. Их содержание вполне оправдывает мои предположения: я обязуюсь не причинять вреда и во всём слушать чародея Мейера и его господина. Стало быть, человечка зовут Мейер. Спрашиваю, указывая на него пальцем: «Мейер – это ты?» Человечек поднимает свои небольшие руки к ушам, после чего разводит в стороны, виновато улыбаясь: мол, не слышу. Я улыбаюсь в ответ, указываю на свиток и стараюсь показать, что содержание обещания меня полностью устраивает. Мейер начинает приветливо кивать головой, приглашающе указывая на свиток в моих руках: давай, мол, читай вдумчиво и со всем соглашайся. Я указываю на ладонь, недоуменно поднимая брови: как мне добыть необходимую сейчас каплю крови? Коротышка снова кивает головой и достает откуда-то из одежды что-то вроде небольшого кинжала с изящной ручкой и иглоподобным лезвием и протягивает его мне рукояткой вперед.
– Это, конечно же, мизерикорд, – поучительно басит Петров. Он, кажется, чем-то очень доволен.
Я, не обращая внимания на рычание своего друга, продолжаю:
Медленно берусь за рукоятку и слегка, буквально на сантиметр, притягиваю его к себе. Мейер тут же выпускает из пальцев лезвие; теперь я сам держу изящное оружие. Очень медленно, чтобы не испугать коротышку, пытаюсь немного переместить кинжал в его сторону – и ничего не получается. Такое впечатление, что лезвие замуровано в бетонную стену. Затем тяну рукоятку к себе и не испытываю никаких затруднений, словно никакой невидимой преграды вовсе нет. И вот, изящное хищное оружие у меня в руках. Задумчиво смотрю на пальцы левой руки – какому из них не жалко капельки крови. Останавливаюсь на безымянном – в конце концов, не зря же медсестрички, когда берут кровь для анализа, мучают именно его. Собравшись с духом, слегка колю многострадальный безымянный острейшим кончиком лезвия. На подушечке пальца выступает капля крови, кажущаяся в полумраке почти черной. Я прикладываю палец к документу, оставляя размазанный отпечаток, и начинаю перечитывать текст Нерушимого Обещания. Перечитываю три раза, со всем мысленно соглашаясь. Да, не причиню вреда ни коротышке, ни его патрону; да, если намерюсь причинить вред, пусть я перестану дышать. Ожидаю по привычке ощутить грэйс и тут же вспоминаю, что я – копия, а копии не дано чувствовать секвенции. Поднимаю глаза на Мейера – интересно, как он собирается определить, что секвенция нерушимого обещания сработала, неужели он – граспер? Мейер, не отрываясь, смотрит на левое запястье, словно у него там наручные часы и он боится пропустить какое-то особенное положение стрелок. Перечитываю документ еще раз, стараясь быть предельно внимательным, убеждаю себя, что ни при каких обстоятельствах не причиню двум упомянутым в тексте лицам ни малейшего вреда. Вспоминаю, что в этом мире, до возвращения к своему оригиналу, мне предстоит пробыть максимум часа четыре, поэтому, даже если Мейер со своим патроном попытаются мне навредить, я им не причиню зла. Снова смотрю на Мейера, и вижу у него на запястье мерцающий язычок пламени. Вот, оказывается, почему он всё время смотрел на несуществующие часы. Коротышка удовлетворенно улыбается, производит какой-то неуловимый жест правой рукой, и я валюсь прямо на него – невидимой стены, на которую я опирался, больше нет!