Я чувствовал себя ужасно, а Сафараз делал вид, что ничего не замечает. Он устроил мне постель и даже ни капли не обиделся, когда я сорвал на нем свою злость. Затем патан развел из сухих прутьев совершенно бездымный костер, приготовил чай, сделал чапати и с видом няни, пестующей капризного ребенка, принес все это мне. Этот ублюдок явно наслаждался своей правотой. Я поел, улегся на голую землю и заснул.
Проспать удалось всего пару часов. Патан чистил винтовку и тихо напевал. Со стороны это напоминало рев утомленного верблюда. К тому же ясно было, что он очень доволен собой: второй пони стоял рядом.
Нетрудно догадаться, что Сафараз ожидал хвалебных панегириков своему умению и ловкости, расспросов о деталях его похождений, но я не доставил ему такого удовольствия. Без сомнения все это выглядело по-детски, но патаны все немного дети при всем своем коварстве, хитрости и проницательности. Дай им однажды взять верх, они тут же сядут тебе на шею.
Он заглянул в ствол своей винтовки и сказал:
- Ха! Чист, как моя фамильная честь, и сверкает, как глаза девственницы в первую брачную ночь.
- Патаны и быки брамина... - начал я.
- ... стоят друг друга в лени и крикливости, - весело закончил он. Спасибо Аллаху милостивому за дар крикливости. Именно он привел назад твоего пони. Ведь у тебя жеребец, а у меня кобыла.
Я отправился к границе зарослей и стал собирать пожитки.
Там, где-то около мили внизу, по военной дороге неспешно тащилась на северо-запад колонна грузовиков из Пакистана. Что-то новенькое, - решил я и посмотрел на восток. Там вздымались горные хребты, вершины их утопали в облаках, а на склонах до самой полосы лесов сверкал снег. Именно там находился госпиталь. Еще шестьдесят миль.
Хотел бы я знать, что, черт побери, там происходит?
Глава восьмая.
В прежние времена это был форт гуркхов - каменное здание, окруженное четырьмя высокими стенами, за которыми укрылся внутренний дворик, и пристроенная к одному из углов сторожевая башня. Сикхи захватили его лет сто пятьдесят назад и расширили до размеров приличной деревни. Потом настала пора Пенджабских войн, британцы совсем забросили форт, и он превратился в руины. Шесть лет назад из Тибета с одной одержимой американкой приехала Клэр, они выхаживали здесь голодающих беженцев, да так и остались.
Она вдохновила пациентов на расчистку территории и посильный ремонт крыши подручными материалами, которые удалось выпросить в окрестных деревнях в обмен на нехитрые медицинские услуги, доступные для них в те далекие времена. Потом ей удалось заручиться финансовой поддержкой старика, а американка, у которой на родине остались влиятельные друзья, ещё пополнила бюджет этого проекта. Госпиталь рос, сначала он был рассчитан на пятьдесят коек, потом на сто и, наконец, их количество дошло до двухсот.
Больные стекались сюда из района, имевшего около двухсот миль в поперечнике. Кто-то добирался самостоятельно, других везли родственники, которые, оказавшись здесь, тут же начинали жаловаться на здоровье и присоединялись к массе пациентов. Восток обожает лекарства, особенно радикального характера. Поэтому касторовое масло стоит в списке излюбленных средств под номером один. Наложи косматому горцу шину на сломанную ногу, так он целый месяц будет хромать на этой палке. А сделай ему промывание, да ещё сдобренное изрядной порцией слабительного, уже через две недели он будет скакать, как горный козел.
Вот так обстояли дела поначалу. Две девушки ухаживали за больными, кормили и лечили, как могли, по наитию и по воле Божьей, ведь ни одна из них не имела специального образования. Их объединял здравый смысл и безграничное чувство сострадания. Ясноглазые мастера добрых дел время от времени предлагали свою помощь, которая принималась, если намерения дарителя были искренними и не скрывали подводных камней. ООН, ВОЗ, Красный Крест, Всемирный Совет Церквей и прочие профессиональные сострадатели с узурпаторскими замашками тоже пытались делать пожертвования, чтобы прибрать госпиталь под свое крыло, но всем им отказано твердо и решительно.
Работа шла, девушки набирались опыта. В госпитале постоянно работали один-два врача - британцы, американцы, индийцы, пакистанцы и даже, случалось, китайцы, но всем им приходилось оставлять национальные, расовые и политические предрассудки за воротами; нередко они навсегда там и оставались. Религиозная практика здесь не запрещалась, и, соответственно, никаких требований по переходу из одной веры в другую не выдвигалось. Но горе тому священнослужителю, который захотел бы сделать мусульманина из буддиста, или методиста из индуиста. Будь он белым, черным или серым в крапинку, лететь ему отсюда вверх тормашками, даже не успев понять, что, собственно, произошло.
Индийское правительство оборудовало им операционную, пакистанцы не захотели отстать и подарили госпиталю электрогенератор и оборудование для рентгеновского кабинета. Каждая сторона претендовала на то, что госпиталь расположен на их территории, в этом им не уступали заполонившие Тибет китайцы. Именно это, а также запутанный клубок границ вокруг Кашмирского выступа, служили источником вооруженных столкновений.
Девушки либо не знали, либо не интересовались принадлежностью этой территории. Их точку зрения вполне разделяли больные, которых они лечили. Короче говоря, это был оазис доброй воли и благоразумия в океане всеобщего безумия. Если нарисованный мною портрет Клер напоминает нечто среднее между Флоренс Найтингейл и доктором Швейцером, мне остается только принести свои извинения, поскольку она совсем на них не походила.
Мы проехали под аркой ворот, и молодой одноногий индус, местный служитель, вышел навстречу с папкой для бумаг, опираясь на костыль. Он поинтересовался нашими именами и симптомами заболевания. Обычно, чтобы попасть сюда, больше ничего другого не требовалось. Я назвал вымышленные имена и сообщил, что у моего спутника серьезные проблемы с желудком, ему приходится усаживаться раз по пять каждый час за ближайшим придорожным камнем, чтобы облегчиться.
Сафараз с кислым видом выслушал мои излияния - ему трудно было найти что-нибудь героическое в обычной дизентерии. Но он вошел в роль, вздыхая и так ерзая в седле, что нас сразу отправили в приемный покой, не забыв объяснить, где можно напоить пони. Можно было понять, что здесь приветствуют наше желание при отъезде внести хоть какую-нибудь плату за лечение. Ну, а если это нам не по силам, то да пребудет с нами Аллах Всемилостивый.
Со времени моего последнего визита хозяйство разрослось. Палаты, как и раньше, находились в основном здании, но теперь к нему пристроили два крыла, с караван-сараем для семей пациентов, а также прачечной, пекарней и рядом кухонь, способных удовлетворить требования всех религий. Мне говорили, что все это выросло на пожертвования Йева Шалома.
Мы поставили наших пони в стойла, и я оставил их на попечение Сафараза, предварительно разъяснив ему симптомы и возможные последствия заболевания, которое он вполне мог подцепить в инфекционном отделении. Во дворе можно было наблюдать привычную для этих мест картину: толпились убогие, хромые и прочие калеки, разбавленные изрядной толикой симулянтов и бездельников.
Я замотал тюрбаном лицо и время от времени трогал пальцами щеку, как будто страдал от зубной боли. Мне хотелось увидеть Клер и убедиться, что все в порядке. Только увидеть и ничего больше. Потом нужно было найти Уэйнрайта и с наступлением темноты вызвать его на переговоры. Оставалось надеяться, что после распоряжения Гаффера у него хватит здравого смысла вернуться с нами обратно. В противном случае его придется связать и доставить к Гафферу тюком, предоставив тому самому с ним заниматься. Мне определенно не хотелось участвовать в последующих событиях.
Во мне закипало раздражение. Зачем Уэйнрайту потребовалось втягивать Клер в свои дела? Как глубоко она в них запуталась? Может ли она рассчитывать на свою безопасность после нашего отъезда? Гарантирована ли её безопасность сейчас?