Крючок снова полетел на прежнее место, и после короткого затишья игра снова возобновилась.
— Видите, дядя Герге?
— Рак, — улыбнулся Матула. — Тебе бы сразу уйти с этого места.
— Точно?
— Есть у меня решетцо. Принесу сейчас, только вот разгружусь чуток. А ты не трать время на этом месте: тут рыбы не поймаешь.
— Ладно, — нехотя согласился Дюла. — Пойду вот туда… — Он постеснялся спросить Матулу, что за решетцо имел он в виду, а старик уже исчез в кустах.
Тут Плотовщик вспомнил о письме.
«Эге-ге, Плотовщик, — подумал он, устыдившись, — какой позор! Дядя Иштван написал письмо, а ты даже не захотел взять его у Матулы».
С явной неохотой Дюла перешел на то место, где они раньше удили рыбу, но и там клев был плохой. И только спустя некоторое время Дюла поймал леща весом в полкило. Он обрадовался, но потом подумал, что все же лучше было бы, если бы он поймал карпа. Тут он улыбнулся.
«Ай-яй-яй, Плотовщик, — мысленно пристыдил он себя, — совести у тебя нет!»
Тем временем Матула снова появился на берегу, но Дюла решил, что старик сам позовет его, когда будет нужно. Матула некоторое время возился с сачком у самого берега, а потом позвал его:
Иди сюда, Дюла! И тащи все с собой.
И рыбу тоже?
Ее оставь в воде… Вот и вся премудрость, — весело проговорил Герге, показывая на небольшую круглую сеть из проволоки диаметром не больше полуметра. Она напоминала сачок для ловли бабочек, сделанный из редкой марли, но только почти плоский — не глубже суповой тарелки.
А как им ловят?
Сейчас увидишь. Я принес и корзину, не то раки расползутся.
Корзинка была подвешена на трех длинных веревках, словно чашка допотопных весов; вверху веревки были связаны толстым шнуром, примерно в метр длиной, закрепленным на длинной палке.
Ничего интересного в этом сооружении Дюла не обнаружил, разве что лягушку, распластавшуюся в сетке; беднягу первой выловил Матула своим сачком.
Эта лягушка — приманка?
Она самая. Рак любит мясо. Особливо если оно с запашком: самое лучшее, например, двух-трехдневная печень. Вот уж от нее дух идет, прямо как облако стелется по реке! Ну, да и эта сойдет. — С этими словами Матула опустил сачок в воду, неподалеку от берега. — Теперь можно трубкой подымить. А тебе доводилось уже есть раков?
Нет, — признался Плотовщик, не испытывавший особого желания попробовать раков.
Вкусная штука! Жаль только, что наши раки не дюже крупные. Говорят, морские раки бывают и на восемь кило. Вот там есть чем поживиться… Нарви-ка в корзину немного травы. Уж тогда-то им нипочем не выбраться!
Дюла с некоторым сомнением смотрел на воду, над которой провисала толстая веревка. Неужели эти раки настолько глупы, что останутся в такой маленькой сетке?
— А они не выползут из сетки, дядя Герге?
Им жалко будет оставить мясо, да и мы раньше вытащим решетцо.
И что, их несколько может попасться?
Сам увидишь. Но подождем еще чуток. Пусть вода разнесет запах крови. — Матула поднял голову и посмотрел поверх камышей. — Слышишь?
Что?
Вороны и пустельги очень расшумелись. Возьми-ка бинокль.
А куда я должен смотреть, дядя Герге?
Вон на то большое дерево, — показал Матула на противоположный берег, — у которого высохшая верхушка и справа сухой сук.
Дюла отыскал это дерево и, наведя бинокль, отчетливо увидел, что вокруг этого дерева так и кружат вороны, сороки и пустельги. Три вороны сидели на макушке дерева и поочередно каркали во все горло.
— А ты взгляни-ка на сук справа.
Дюла чуть не выронил из рук бинокль: на суку сидела огромная птица.
Ух! Ну и птица! — ахнул он.
Степной орел. В эту пору он обычно сюда не залетает, а тут, наверное, сел на дерево пообсохнуть.
Дюла не отрывал от бинокля глаз.
— Какой огромный! Хвост белый как снег. Наверное, в нем метр будет. И клюв какой здоровенный! А почему он терпит около себя этих птиц?
— Он просто не обращает на них внимания! Когда они надоедят ему, он швырнет им остаток добычи — вот тогда свара начнется! Но в это время он редко охотится.
— Сейчас он ничего не клюет. Только сидит.
Орел действительно хранил величественное спокойствие, словно вокруг совершенно никого не было. Вороны и пустельги оглушительно кричали и хлопали крыльями, но огромная птица недвижно сидела, точно высеченная из камня, словно не замечая всей этой кутерьмы. Потом орел зевнул, раскрыв огромный, желтый, как воск, клюв. Шум моментально стих и возобновился лишь тогда, когда орел взмыл в воздух, распластав могучие крылья.